– Бросить аспирантуру? Вы хотите сказать, что вы и няню ребенку не намерены оплачивать пополам с нами?

– Няню? Моя жена всю жизнь прожила без прислуги! Безупречно ухаживала за мужем и вырастила сына, которым мы гордимся. Если вы считали правильным всю жизнь баловать свою дочь, рано или поздно придется пожинать плоды такого воспитания.

«Какие интеллигенты в третьем колене? Базарные торгаши!» – так отзывалась теперь Алочка о новых родственниках. Она с ужасом смотрела, с каким азартом ее дочь, подоткнув по-крестьянски подол, моет полы, гладит Колины рубашки, – а ведь дома даже школьную форму ей гладил отец! Для чего она ее растила?

Черно-белые клетки кафельного пола в роддоме… Как будто вчера Виктор Котов сидел и разглядывал их. Только тогда не было рядом Алки, а сейчас она тут. Они с женой молчали, поглядывая на часы. Часы – точно такие же, как тогда, – висели на стене. Раз в минуту большая стрелка в них дергалась, перескакивая на следующее деление-черточку. Коли Вардуля с ними не было, он был в университете.

Ночью, когда у Гули отошли воды, муж отвез ее в роддом. К утру схваток все еще не было, и лишь когда в девять примчалась Алка и устроила скандал, дочери стали делать внутривенную стимуляцию. Около трех спустилась акушерка сообщить, что потуги наконец начались, но обессилевшая от схваток и бессонной ночи дочь не в силах разродиться. Через час вышел врач, сказать, что надежды на естественные роды нет. Речь шла уже не о щипцах, как во времена Алкиных родов, а о вакуумной экстракции. Врач предупредил о возможном повреждении мозга младенца давлением. Виктор и Алка, переглянувшись, дали согласие. Виктор не мог смотреть на черно-белые клетки кафельного пола… Он вышел на крыльцо, закурил, думая о том, как сейчас кромсают его дочь.

В шесть спустилась санитарка – мальчик: сорок шесть сантиметров, вес – два шестьсот пятьдесят!

– Злодей родился, – усмехнулся Котов. – Злодей… Мать измучил.

Когда наутро Гуле принесли белый сверточек с торчащим из него носиком, она взяла его и, вглядываясь в спящее личико, сказала:

– Чуня… Ты мой Чуня… Чунечка… – и приложила сверточек к груди, отчего личико проснулось, чмокнуло губами и принялось энергично сосать молоко, снова прикрыв глаза.

Гуля пролежала в роддоме десять дней, ожидая, пока Чуня окрепнет после тяжких родов, и не догадываясь о кипении страстей в мире, отгороженном от нее больничными окнами. Родители Вардули, узнав, что у ребенка повышенное внутричерепное давление, завели с Котовыми разговор о том, не будет ли правильным сдать ребенка в дом малютки. Горе, конечно, но гораздо меньшее, чем растить ребенка-инвалида с болезнью Дауна или водянкой головного мозга.

– Как у них язык повернулся такое выговорить? Моего внука? Моего злодея в приют? – Котов как лев метался по квартире, куря одну сигарету за другой.

Алка заявила родственникам, что Котовы могут и без их участия вырастить внука, напомнив, однако, что их сын обещал к возвращению жены из роддома сделать в квартире ремонт, потому что в «этот свинарник» везти мать с младенцем невозможно. Колю по телефону она застать не могла, тот сидел в пивной «Ракушка» на Юго-Западной, который вечер подряд отмечая с приятелями рождение сына.

Закупив с Виктором одеяла толстые и тонкие, пеленки, распашонки, марлю для подгузников, чепчики, коляску и кроватку, Алка принялась отмывать квартиру на Ленинском. Остервенело выбрасывала хлам, годами копившийся дедушкой и бабушкой зятя: заржавевшие гвозди в дырявой ушанке, метровые стопки аккуратно сложенных пакетов из-под молока, связки резинок, веревочек, сложенных в коробки из-под консервов. Она выгребала с антресолей чемоданы с оторванными ручками, баулы с тряпками, предназначавшимися, видимо, для мытья полов, сумки, полные бутылок с давно прогорклым подсолнечным маслом – на случай войны, что ли? Под горячую руку выкинула и старую шинель дедушки, и его военную папаху, изъеденную молью, что и стало последней каплей.

– Вы, Наталия Семеновна, оказывается, бандитка, – заявил Вардуль-папа. – Вас не научили, что недопустимо врываться в чужую квартиру и выбрасывать не вам принадлежащие и не вами заработанные вещи.

Виктор отпаивал жену валокордином, говоря, что Коля – парень неплохой, а теперь еще и маленький злодей… образуется. Алка отвечала, что с новой семьей им не сойтись никогда, на что муж резонно заявлял, что Алкиной семье не сойтись и ни с какой другой.

Прошел месяц, а у злодея так и не было имени, кроме «Чуни», семьи вновь схлестнулись. Коля Вардуль настаивал на имени Вадим, потому что это была подпольная кличка его отца, на что уже по этой одной причине Лена согласиться не могла, да и само имя ей не нравилось: мутное какое-то. Имена, нравившиеся ей, – Игорь, Филипп, Антон, – муж отвергал. Свекровь убеждала ее, что выбор имени сына – прерогатива отца, на что та отвечала, что рожала-то она. Пришлось писать имена, не вызывавшие ни у мамы, ни у папы явного отвращения, и тянуть жребий из наволочки. На следующий день Коля принес свидетельство о рождении на имя Юрия Николаевича Вардуля.

Два месяца спустя после рождения правнука, в светлый день Пасхи… А кстати, почему Пасха всегда считалась главным праздником в семье? В ней никто не верил в Бога, ни одного из младенцев не крестили… Так или иначе, но именно в светлый день Пасхи у Екатерины Степановны случился инсульт. Парализованную, ее отвезли в больницу, куда переехал и Соломон. Крохотная, тщедушная Катя лежала в кровати с сеткой, потому что какие-то двигательные инстинкты вернулись, а разум и речь – нет. Алка с Виктором разрывались между больницей и дочерью.

В начале июня Гулю с трехмесячным Чуней перевезли на дачу: семья Котовых уже несколько лет снимала полдачи у вдовы-генеральши на полюбившейся им станции «Трудовая». Лето выдалось на удивление холодным. Гуля таскала воду ведрами из колодца, стирала в ледяной колодезной воде, готовила Чунечке каши и протертые овощные супчики, ходила с коляской за продуктами в сельпо. Укладывала сына спать и отправлялась мыть посуду. Перепеленывала проснувшегося, мокрого, орущего малыша, снова кормила его. С коляской шла к комендантскому домику, чтобы, отстояв очередь, позвонить в Москву. Возвращалась, грела ведро воды, купала сына, кормила, укладывала и стирала оставшееся белье, пока вода еще теплая. Потом той же водой мыла полы. От холода, постоянной возни в воде и авитаминоза у нее пошли гнойные ячмени на глазах и начался фурункулез, пропало молоко, и она вновь, как в детстве, покрылась струпьями экземы. Но Чунечке был нужен свежий воздух, и она продолжала мерзнуть на даче. Единственной отрадой были выходные, когда родителям удавалось оторваться от больницы, и они приезжали, часто с Мишкой. Алка брала на себя заботу о внуке, а Гуля с отцом и Мишкой резались в преферанс. Мишка всегда приезжал с фотоаппаратом: Чунька менялся с каждым месяцем.

Чуня ел персик, размазывая его по щекам, не догадываясь, что ему исполнилось полгода и потому в семье праздничный обед. Природа очнулась от вечных слез, террасу заливало солнце, хотя было уже по-сентябрьски зябко. Коля Вардуль, как водится, болтался то ли в городе, то ли на даче у собственных родителей. Алка жарила картошку с грибами, Гуля накрывала на стол, Мишка держал наготове фотоаппарат.