Злобин с Бутлицким и Вардуль твердили, что нормальный человек не может покончить с собой, бросив маленького сына. Значит, жена Злобина была ненормальной! Тем более Злобин имел право шагнуть навстречу своему чувству! Лена была в шоке от отношения ее мужа к происшедшему, на что его друзья прозрачно намекали ей, что она и сама не безгрешна… Чем морализировать, лучше бы подумала, искренне ли она сама любит своего мужа, или у нее лишь свои, понятное дело, прагматичные интересы. Вот она и понукает Колю писать диссертацию, не считаясь с его вдохновением. «Лена Котова – та еще штучка, своего не упустит, бедный Коля…» – авторитетно заявляла Ира Хакамада. «У вас постоянная грызня, а из-за чего? Родители, видите ли, не сошлись! Она должна была послать своих родителей куда подальше, раз она твоя жена», – внушали Коле Злобин с Бутлицким.

Брак Лены не складывался ни с какой стороны. Муж приводил ее в отчаяние инфантильностью, монологами об истинных ценностях и ленью. Родители не выносили друг друга. Друзья мужа упрекали ее в недостатке чувства к мужу, а ее стремление помочь мужу завоевывать хоть какие-то рубежи считали корыстью. Вардуля стала активно окучивать подруга Хакамады – провинциально-хваткая русская девица из Риги, говорившая, однако, с паневропейским акцентом, замужняя, но ради Коли Вардуля готовая на все.

Мучительный развод длился больше двух лет. Вардули выселяли Лену с Чунечкой в ее кооператив. Котовы предлагали обмен: Гуля с сыном остается в двухкомнатной квартире на Ленинском, а в кооператив, в котором Котовы выплатят полностью пай, поедет Коля. Вардулей это не устраивало: почему их сын должен ехать в однокомнатную квартиру, если дедушка оставил ему двухкомнатную? Ради Лениного ребенка?

Лена не понимала, почему двое членов семьи должны жить в одной комнате, а один – в двух. Как она при стипендии в девяносто рублей сможет прожить с сыном. Как она вообще сможет жить одна с ребенком, от которого ее интеллигентный муж с легкостью отказывается ради рижской прошмондовки. Она обсуждала с утра до вечера и с вечера до утра с Леной Волпянской и Танюшкой, что ей делать…

– Мама, наш папа слолочь? – спросил ее Чунечка двух с половиной лет, когда она сидела на табуретке в коридоре, повесив трубку после очередного разговора. Маленькое, с завязанным платочком ушками существо – Чунечка постоянно болел, сказывались тяжелые роды – дергало ее за край халата и просил, чтобы мама не плакала, а лучше поиграла с ним. Лена схватила сына и стала покрывать поцелуями лицо, макушку, шейку… Сын вырывался и просил лучше поиграть в паровозики, но главное, пусть мама перестанет плакать. Он еще не умел сострадать матери, он был просто несчастен, и от любви к сыну и вины перед ним Лена плакала еще горше.

Едва она развелась, отдав-таки Вардулям квартиру на Ленинском, умерла Катя. Остановилось сердце, перенесшее четыре инфаркта и два инсульта. С утра родители с Чунечкой уехали на дачу, а Гуля, удостоверившись по телефону у дедушки, что бабушке лучше и ей приезжать не нужно, побежала стричься. Когда мастер сушила волосы, ее внутри что-то торкнуло, она поняла, что не имела права идти в парикмахерскую. Выскочив на улицу, набрала деда из будки телефона-автомата.

– Гуля, все кончено…

Гуля схватила такси до Беляево. Бабушка лежала в кровати, закрытая простыней. Гуля с дедушкой плакали на кухне. Приехала Ирка. Весь день они бродили по квартире, не смея трогать Соломона, не смея говорить с ним о таких практических вещах, как похороны… В пять позвонила Алка с Савеловского вокзала.

– Как мама? У меня весь день на сердце какая-то тревога.

– Мам, можешь приехать к нам? Пусть папа с Чунькой едут домой, а ты езжай сюда…

Лена позвонила Вардулю сказать, что умерла бабушка, похороны завтра. Тот выразил соболезнование, но он болен, лежит с температурой. Утром в троллейбусе, по дороге в морг, она наткнулась на Колю, что-то оживленно рассказывающего своей рижской подруге. Они сидели, не замечая ее, у самого выхода. Лена смотрела на бывшего мужа, сидящего на расстоянии вытянутой руки, не понимая, как может близкий человек так быстро стать совсем чужим, тронула его за плечо.

– Не разговаривай так возбужденно, температура подскочит… – тут троллейбус остановился на ее остановке, и она сошла.

Для морального восстановления после развода и кончины бабушки, случившихся практически одновременно, Алка отправила дочь в гости к Татке на месяц. Обменяв на форинты триста рублей, положенные по закону, и надев на себя кольцо с рубином и две золотые цепочки – Алка оговорила с Таткой, что именно из ювелирки та сможет продать своим приятелям, – Гуля села в поезд на Киевском вокзале…

В Будапеште она первым делом купила кубик Рубика. В Москве его достать невозможно, а это такая потрясающая штука: ломать голову над тем, чтобы сложить нескладываемую головоломку.

Каждое утро Татка заворачивала ей в папиросную бумагу бутерброд и яблоко, и Гуля на поезде ехала в Будапешт. Бродила по Рыбацкому бастиону над рекой, вглядывалась в портрет юноши в красном берете Дюрера, поражаясь тому, что видит собственными глазами одну из своих любимых картин еще со времен клуба юных искусствоведов. Если бы еще так не хотелось есть…

– Кофе пей на автобусных станциях, – снабжала ее советами по утрам сестра. – Не вздумай заходить в кафе, там кофе стоит форинтов пятнадцать, а на автобусной станции – пять. Не ходи по бутикам, там дорого, иди в центральный универмаг. Походи по развалам, только будь внимательной, там много… некачественных вещей. А завтра я покажу тебе мой завод, и мы вместе пообедаем.

День на заводе порадовал Гулю тем, что Татка все же не такой безупречно правильный и рациональный человек, как кажется. Она живая, и даже очень. Достаточно взглянуть на Таткиного коллегу-инженера, который повел сестер на обед…

Таткин муж Янош тратил времени на развлечение гостьи больше, чем его жена. По воскресеньям возил ее «на фазенду», – так они с Таткой называли огромный виноградник, где Янош с племянником вкалывали по выходным.

– Для Яноша это лучший отдых, – повторяла Татка. – Он так любит землю, работу на фазенде. Тебе тоже там будет интересно, я не сомневаюсь. Янош, ты приготовишь нам гусиный суп? Гуля, там в маленьком домике печь, только в ней получается настоящий гусиный суп. Это необычайно вкусно.

Хозяин фазенды работал, Гуля с племянником помогали. В погребах стояли ряды бочек, Гуля не понимала, как может найтись применение такому количеству вина. Хозяин с племянником учили ее различать привкусы и ароматы, разные у каждой бочки. В печи настаивался суп, Янош с каждым часом веселел.

Янош работал в Будапеште, снимая там квартиру и приезжая в Секешфехервар по средам и на выходные. Он был весельчаком и добрейшим человеком. В друзьях у него ходили в основном советские офицеры: в Секешфехерваре располагался штаб группы Южных войск, тех, что стояли в Венгрии и Болгарии. Лучшим другом Яноша был главный санитарный врач, которому Янош добывал на черном рынке левые телевизоры, сбываемые офицером-санитаром в Москве во время командировок, за что винодельня Яноша исправно получала «сэкономленный» военный сахар.