диким зверёнышем напрыгнув на обидчика матери, впивается в него зубами, жаль, продолжается это недолго: всё та же тяжёлая рука отшвыривает его в сторону, в пыльный, покрытый паутиной угол с ветхим сундуком.

— Гадёныш! Зубы мелкие, острые… как у щурёнка, — сверкает на него взглядом толстый негодяй.

Когда пыль осела, в залитой кровью светлице продолжилось надругание. Он не помнил, сколько вот так вот лежал там, задыхаясь, в синяках и побоях, с привкусом железа во рту.

Его отца, измождённого и сломленного, но живого, в неизвестность утащили пешки князя Олега.

Его мать, ставшую похожей на ожившего мертвеца, использовали цепные псы из его своры.

После этих событий осталась лишь холодная пустота. Мать, не выдержав всего пережитого, дождалась, пока он он заснёт, и повесилась прямо в светлице.

А через пару дней в деревню явились они — совершенно не похожие на других люди. Смуглые, низкого роста, худые, с большими чёрными глазами и в лёгких цветных одеждах, они проделали долгий путь с юга, дабы забрать то, ради чего отправились в ростовские земли.

Чтобы забрать его.

***

В тускло освещённой лачуге даже среди ночи кипит усердная работа. Окружённая полками, уставленными банками с различными высушенными травами, кореньями и минералами, старая целительница со спутанными седыми косами не глядя достаёт нужный для приготовления очередного снадобья ингредиент. Узловатая морщинистая рука будто помнит, что и где лежит, разбираясь в захламлённом на первый взгляд крохотном пространстве так, что даже у хаотичного нагромождения из лечебных растений оказывается какая-то одной ей известная система.

Вначале старуха берёт пучок сухого кипрея, растирая его в мелкий порошок с помощью ступки и пестика. По хижине разносится травяной аромат, словно говорящий о силе каждого растения, каждой былинки и заключённых в них свойствах.

Сама карга тихо принимается петь себе под нос на удивление приятным, почти девичьим голосом:

— С новолуния кипрей,

Ты для мази не жалей,

Сыпь он снимет как рукой,

Подарив тебе покой.

Зуд забудешь,

Сон добудешь,

Если трижды за ночь

Будешь

Мазь на кожу наносить.

Повелел ей Велес быть.

Далее знахарка переходит к следующему ингредиенту. Тяжёлая склянка наполнена купленным у мясника бараньим жиром, что служит основой для мази, обеспечивая её гладкую консистенцию и способность впитывать из лекарственных трав их масла, ароматы и соки.

В небольшом чугунном котелке, подвешенном на трескучем огне, она осторожно растапливает жёлто-коричневый жир, следя за тем, чтобы тот не подгорел. По мере разжижения в него добавляются измельченные в порошок травы — кипрей, пустырник, валериана, цветы календулы — и перемешиваются деревянной ложкой, которая, судя по внешнему виду, была ровесницей самой старухи.

По мере того как все составляющие варева сливаются в однородную массу, смесь приобретает насыщенный земляной цвет и густой, похожий на сусло, аромат.

— Жир от ярки истопи,

Восемь вдохов потерпи.

Следом опускаешь ложку,

Травы, лепестки и крошку

Мела,

Дабы язва омертвела,

Влей от лопуха настой,

И на три дня — на отстой.

Чтобы ещё больше усилить действие своей мази, знахарка достаёт небольшой мешочек с мелко истолченным мелом и добавляет в пузырящуюся кашу несколько щепоток порошка.

Руки тянутся к больше напоминающему ветошь полотенцу, чтобы вытереть сероватую пыль на ладонях, но не успевают — точный до мелочей процесс прерывает чей-то стук в дверь. И это в такой поздний час?

— Злоба! — кричит, барабаня пуще прежнего по дереву, Забава, дочь трактирщика. — Баба Злоба, открывай! За три версты чую, что стряпаешь, и не расстегаи да щи!

* * * * *

В тёмных покоях особняка посадника великий князь не находил столь желанного покоя даже в своём сне. Седыми ночами в его сознании бушевала неумолимая буря, терзая его горькими воспоминаниями, которые никак не хотели исчезать в водовороте времени и всплывали в памяти Игоря.

Спал он беспокойно. Сын Рюрика ворочался, словно находясь в борьбе между своим подсознанием и реальностью, в которую от так отчаянно желал вырваться из цепкой хватки вставшего у изголовья его ложа Сна.

Покрытый мелким бисером холодного пота лоб морщится, закрытые глаза беспокойно шевелятся, а руки дрожат от тяжести минувших лет, от горечи прежних битв, от печали по неслучившимся объятиям.

И заканчивается череда его кошмаров всегда одним и тем же сновидением.

Дворец в Ладоге, двадцать два года назад

В бревенчатых стенах княжеской цитадели завывает промозглый декабрьский ветер, а на кровати неподвижно лежит некогда пышущий силой и здоровьем правитель, жизнь которого уже на протяжении нескольких дней медленно угасает, словно пламя тающей свечи.

Оставленная врагами-карелами рана, что почти полностью зажила, после похода в баню вновь напомнила о себе и принялась наполняться губительными соками, словно отравленные цветы растущей в саду ладожского дворца белладонны.

Несмотря на страдания и опухшую, ставшую похожей на лиловый гнилой окорок с серо-зелёными прожилками ногу, Рюрик сумел собраться с силами и позвать к себе после разговора с Вещим Олегом и своего юного наследника.

Дрожащей рукой великий князь поманил четырёхлетнего испуганного малыша к себе, и в его усталых глазах появился вымученный, вот-вот готовый потухнуть, блеск.

"Игорь, сын мой, — прошептал Рюрик, его голос был слаб и с каждым звуком отдавал болью в висках знатного мужа. — "Я близок к концу своих дней, который всегда представлял иначе. Не от меча я паду или не знающей промаха стрелы коварного врага, а как немощный и дряхлый старик, от какой-то язвы… Но прежде чем я перейду в другое царство, я должен передать тебе, моему юному преемнику, немного слов мудрости".

Когда крохотная фигурка наследника, чьи выразительные глаза тонули в слезах, подошла к постели отца, Игорь протянул свою ручонку великому князю и прижался к его грубой, могучей длани покрасневшей от плача щекой.

Несмотря на то, что эта их встреча могла стать последней, обессиленный родитель… оттолкнул его и отстранился от объятий. Взгляд господина Ладоги стал холодным, как зимний воздух за окном, а голубые глаза напомнили колючие и острые снежинки.

— Не смей реветь, сколько раз… Сколько раз я говорил тебе! — задыхаясь, повышает на него голос Рюрик и начинает кашлять. — Мне невыносимо видеть тебя таким убогим, будто ты не князь, а девчонка! Осталось… осталось только платье нацепить и спрятаться под материну… юбку. И как я могу доверить тебе защиту нашего народа и честь рода… Если… ты вечно наматываешь на кулак сопли, а не сокрушаешь им любые трудности и препятствия…

— Простите, отец… — торопливо вытирает нос рукавом мальчишка и, встретившись взглядом со ставшими пуще прежнего недовольными очами родителя, исправляет допущенную им ошибку. — То есть великий князь. Простите своего глупого раба,