Нет и нет.

Колебаться нельзя ни секунды. Потому что в жизни полно ДоновБидерменов. И жизнь несправедлива.

Бобби вышел из спальни на цыпочках, все еще сжимая в рукахобъявление, удаляясь от нее широкими мягкими шагами. Замер, когда у него подногой скрипнула половица, потом зашагал дальше. У него за спиной бормотания егомамы снова перешли в басистый храп. Бобби выбрался в гостиную и закрыл за собойее дверь, крепко держа ручку, пока дверь не закрылась совсем плотно, потому чтоне хотел, чтобы щелкнул язычок замка. Потом бросился к телефону, только теперь,на расстоянии от нее, осознав, что его сердце отчаянно колотится, а во ртутакой вкус, будто он сосал старые монеты. Голод исчез.

Он взял трубку, быстро оглянулся, проверяя, что дверь вспальню его мамы по-прежнему закрыта, а потом набрал номер, не заглядывая вобъявление. Номер был выжжен в его памяти: ХОуситоник 5-8337.

Когда он кончил набирать, в трубке воцарилась тишина.Неудивительно, потому что в Харвиче не было станции ХОуситоник. А если егопробрал холод (всюду, кроме яиц и подошв, которые почему-то были оченьгорячими), так только потому, что он боялся за Теда. Только и всего. Просто…

Когда Бобби уже хотел положить трубку, в ней щелкнуло, будтоупал камешек. А потом голос сказал:

— Ну?

«Это Бидермен! — в ужасе подумал Бобби. — Черт, этоБидермен!»

— Ну? — снова сказал голос. Нет, не Бидермена. Слишкомнизкий для Бидермена. Но это был голос нимрода, и никаких сомнений. Температураего кожи продолжала устремляться к абсолютному нулю, и Бобби уже твердо знал,что у человека на том конце провода висит в гардеробе желтый плащ.

Внезапно его глаза стали горячими и зазудели сзади. “Этосемья Сагамор?” — вот что он собирался спросить, а если бы ответивший на звоноксказал “да”, он собирался умолять их не трогать Теда. Сказать им, что он, БоббиГарфилд, сделает для них что-нибудь, если они просто не тронут Теда, — сделаетвсе, что они скажут. Но теперь, когда у него появилась такая возможность, он немог ничего выговорить. До этой секунды он все еще не вполне верил в низкихлюдей. А теперь на том конце провода было нечто такое.., нечто, не имевшееничего общего с жизнью, какой ее знал Бобби Гарфилд.

— Бобби? — сказал голос, и в голосе прозвучало сладкоесмакование, чувственное узнавание. — Бобби, — снова сказал голос уже безвопросительного знака. Поле зрения Бобби начали пересекать пятнышки, в ихгостиной внезапно повалил черный снег.

— Пожалуйста… — прошептал Бобби. Он собрал всю свою силуволи и заставил себя договорить:

— Пожалуйста, отпустите его.

— Не выйдет, — сообщил ему голос из пустоты. — Он принадлежитВладыке. Держись подальше, Бобби. Не вмешивайся. Тед — наш пес. Если не хочешьстать нашим псом, держись подальше.

Щелк.

Бобби прижимал трубку к уху еще несколько секунд: емутребовалось задрожать, но он был таким холодным, что не мог. Однако зуд сзадиглаз начал утихать, а черные нити, пересекавшие поле его зрения, началисливаться с сумраком вокруг. Наконец он оторвал трубку от головы, хотелопустить и замер: на трубке, там, откуда доносился голос, появились алыепятнышки. Словно голос твари на другом конце провода заставил трубкукровоточить.

Тихонько и часто всхлипывая, Бобби наконец положил трубку нарычаг и пошел к себе в комнату. “Не вмешивайся, — сказал ему человек по номерусемьи Сагамор. — Тед — наш пес”. Но Тед же не пес. Он человек и друг Бобби.

«Она могла сказать им, где он будет сегодня вечером, —подумал Бобби. — По-моему, Кэрол знала. А если она знала и если сказала маме…»

Бобби схватил банку с “Велофондом”. Он выгреб из нее вседеньги и пошел к входной двери. Он взвесил, не оставить ли записку матери, ирешил, что нет. Она же могла снова позвонить ХОуситоник 5 — 8337 и сказатьнимроду с низким голосом, что затеял Бобби-бой. Это была одна причина, чтобы неоставлять записки. А другая заключалась в том, что он уедет с Тедом, еслиуспеет его вовремя предупредить. Теперь Теду придется взять его с собой. А еслинизкие люди убьют его или похитят? Ну, ведь это почти то же самое, что убежатьиз дома, верно?

Бобби в последний раз оглядел квартиру, и, пока он слушалхрап матери, у него вдруг защипало в сердце и в голове. Тед был прав: вопрекивсему, он продолжал ее любить. Если есть ка, так любовь к ней — часть его ка.

Тем не менее он надеялся, что никогда больше ее не увидит.

— Бывай, мам, — прошептал Бобби. Минуту спустя он уже бежалпо Броуд-стрит в сгущающийся сумрак, одной рукой зажимая комок денег в кармане,чтобы ни одна монета не выпала.

Он вызвал такси по телефону-автомату Спайсера, а в ожиданиисорвал объявление о пропавшей собаке Бротигене с доски для объявлений снаружи.Заодно он убрал и перевернутую карточку, рекламирующую “рэмблер” пятьдесятседьмого года, продаваемый владельцем. Он смял их, выбросил в мусорный бачок удверей, даже не оглянулся через плечо проверить, заметил ли его маневр старикСпайсер: о его злобности среди ребят западной части Харвича ходили легенды.

Близняшки Сигсби тоже были тут — положили скакалки, чтобыпоиграть в “классики”. Бобби подошел к ним и увидел рисунки…

…намалеванные рядом с “классиками”. Он встал на колени, иДайна Сигсби, которая как раз собиралась бросить свою битку на седьмой квадрат,опустила руку и уставилась на него. Дайена прижала перепачканные пальцы к губами захихикала. Не обращая на них внимания, Бобби обеими ладонями затирал рисункив меловые пятна. Закончив, он встал и отряхнул ладони. Фонарь над крохотной —на три машины — автостоянкой Спайсера вспыхнул, и у Бобби с девочками внезапновыросли тени, куда длиннее их самих.

— Чего это ты, дурачина Бобби Гарфилд? — спросила Дайна. —Они же были такие хорошенькие.

— Эти знаки приносят беду, — сказал Бобби. — А вы почему недома?

Но он и сам знал: объяснение вспыхивало у них в мыслях, какреклама пива в витрине Спайсера.

— Мамочка и папочка скандалят, — сказала Дайена. — Онаговорит, что у него есть девочка, — она засмеялась, и ее сестра тоже, но глазау них были испуганные. Бобби вспомнились малыши в “Повелителе мух”.

— Идите-ка домой, пока совсем не стемнело, — сказал он.

— Мама велела, чтобы мы пошли гулять, — сообщила ему Дайна.