Но даже если ты бы начал метать в эти сто шестьдесят килограммов громы и молнии, это бы ее не остановило. Всех спас отец Севан. Маленький, тщедушный еврей храбро обнял свою теперь уже стошестидесятикилограммовую благоверную и прошептал ей куда-то в подмышку:

— А все-таки там был настоящий рай. Правда, любимая?

Любимая кивнула всеми своими подбородками и разом похудела. А потом благосклонно сказала:

— Мы познакомились с мужем в Лифте.

Я застыл. Застыл Коэн, застыла Севан со своим женихом, застыли двести приглашенных человек со стороны невесты и единственный со стороны жениха.

«Встретимся в Лифте», — шептали мне Дашины губы.

В Лифте. Там, где по уверениям родителей Севан, был настоящий рай.

В общем, все произошло случайно, как и планировалось. Ведь когда Бог не хочет подписываться под произошедшим своим именем, он называет это случаем. Ну или свою подпись вместо него ставит тот, второй.

Танцуй со мной до конца любви

Через несколько секунд я уже бежал сквозь свадебный Paradise в рай. В маленький заброшенный городок Лифта в самом начале пути из Иерусалима в Яффо. «Встретимся в Лифте», — звала меня Даша. И я бежал к ней, забыв обо всем. Молодожены и их гости с удивлением смотрели на меня. У самой двери я оглянулся — ты и твой второй уселись за мой рояль и играли в четыре руки. Танцуй со мной до конца любви, пели вы на два голоса, и весь мир танцевал. Не бог весть какой, конечно, мир, а вот вещь — классная. Дюжина слонов топталась по панцирю черепахи, стараясь попасть в такт. На плечах слонов качалась земная твердь, на ней был священный город Иерусалим, в котором в свадебном зале Paradise, что по улице Иеремия, 17, пьяные гости кричали молодым: «Горько!»

Леонард Коэн написал Dance Мe to the Еnd of Love, когда узнал, что в Освенциме скрипачей-евреев заставляли играть до последней минуты. Люди шли в газовые камеры, а скрипачи играли, а потом шли туда же, продолжая играть. Скрипка полыхает, догорит вот-вот дотла, в красных сполохах танцуем… Смерть бессильна до конца любви, — так говорил Леонард Коэн.

А еще я вспомнил, что, дожив до восьмидесяти, Коэн вновь начал курить. А за две недели до смерти выпустил новый диск и на пресс-конференции сказал, что никогда не умрет.

Скрипка полыхает, время заканчивается — мне осталось три часа и двадцать пять минут. Танцуй со мной до конца любви.

Дорога в никуда

От центральной автобусной станции Иерусалима надо пройти метров триста — в сторону выезда из города. Перед желтой заправкой повернуть направо и идти все время вниз, через круглый пешеходный мост, пройти мимо маленького цементного заводика. Через несколько десятков метров — шлагбаум. Это очень странный шлагбаум, который ничего не загораживает и никому не мешает. Он просто там есть, и всё. Это знак: дальше ты сам. Мол, мы тебя предупреждали. Дальше — дорога в никогда. Highway to Hell, который отец Севан считал раем, но предпочел сбежать и жить в обычном аду. Highway to Hell — это последняя воля Бона Скотта. Когда он кричит «не останавливайте меня» — прямо перед гитарным соло Ангуса Янга, становится ясно, что остановить его никто никогда не сможет. И неважно, что через несколько месяцев после этой песни Скотт умер. Просто вместо него в AC/DC стал ее петь Брайан Джонсон. «Встретимся в лифте», — шептала мне Даша. «Не останавливайте меня», — на грани своего безграничного фальцета орал Бон Скотт. Ты и твой второй молчали. Я закурил, и Леонард Коэн одобрительно кивнул мне из своего никогда. Я поднырнул под шлагбаум и пошел по круто спускающейся дороге в никогда. Туда, где меня ждала Даша.

«Так не плачь обо мне, когда я уйду стучаться в двери травы»

Никогда еще никогда не выглядело так странно. Полуразрушенные дома, сквозь стены которых росли странные изломанные деревья; рваные дыры в крышах исколотыми венами пронизывали несколько этажей зданий сверху вниз; древняя миква, на дне которой Брайаном Джонсом лежала луна; огромные кактусы, выросшие из книг Карлоса Кастанеды, застывшими трезубцами прочерчивали воздух; арки древней мечети, держащиеся на неизвестно чьем слове, и тишина. Такая густая, что из нее можно было нарезать ножом ломтики бородинского хлеба. Лифта. Город-призрак. Город-трип. Шамбала «русим», затерянная у подножия Иерусалима. Вудсток Земли обетованной, созданный людьми, не принятыми этой землей. Город, где каждый мог найти приют, откровение и смерть. Место, где не работает мобильная и причинно-следственная связь. Здесь вечность расслабляется и впадает в детство. В Лифте тени людей гуще, серьезнее, чем где бы то ни было, и нет эха. Лифта — место, овеянное легендами и охраняемое огромными воронами, черными кляксами, застывшими на обломках иерусалимского камня. Зловещие птицы, со времен Эдгара По знавшие только одно слово — «никогда», здесь выучили еще одно — «ништяк».

Странный, внеземной звук послышался откуда-то из ниоткуда. То ли койот, то ли Том Йорк записывает новый альбом. Я стоял перед домом, входная дверь которого была наглухо заложена кирпичами и вся проросла травой. Наверное, про нее пел когда-то БГ: так не плачь обо мне, когда я уйду стучаться в двери травы. Плакать обо мне было некому, и я постучался — просто погладил рукой этот травяной ковер. Дверь открылась. То есть не открылась — она просто пропала. Там, где только что была стена из кирпича, заросшая травой, — зиял проем. Я зашел в дом и увидел несколько теней, сидящих вокруг свечи. Первая тень подвинулась, освобождая мне место. Вторая протянула косяк. Третья смотрела, как я затягиваюсь. Курение травы, тем более в Лифте, — это особый ритуал. Сделав пару напасов, нужно передать косяк следующему. Именно так и никак иначе. Сделал первый напас — проявил вежливость, сделал второй — показал, что трава понравилась, сделал три напаса подряд — значит, ты жлоб, который не уважает ни коноплю, ни людей, ни Лифту. Передавать косяк надо только налево. Передал вправо — разрушил энергетику круга. Я сделал все правильно, и тени приняли меня. Косяк, сделав круг, снова дошел до меня.

— Я ищу Дашу, — выдохнул я вместе с дымом.

— Поговори с восьмиклассницей, — сказала тень напротив, и остальные согласно кивнули.

— А кто это? — спросил я, пытаясь разглядеть лица теней.

— Ты что, «Кино» не слышал? — спросила тень напротив.

— Слышал, конечно.

— Ну так это она и есть — цоева восьмиклассница. Правда, школу она уже давно окончила.

— Не, так и