– Вы готовы? – спросил Энрике.

Ева молча провела когтистым кольцом по своей руке, а затем прижала ладонь к металлическому щиту. Петли портала вспыхнули голубым светом и распахнулись. За первой дверью не было ничего, кроме влажного мха, проросшего на кирпиче: он так плотно прилип к входу в портал, что между отверстием и стеной не оставалось и дюйма свободного пространства.

– Как и ожидалось, – сказал Энрике.

Но Зофья уловила в его голосе легкую дрожь.

– Очередь колодца в Одессе, – сказала Ева.

Она прижала ладонь ко второй двери. Зофья приказала себе успокоиться и начала считать все предметы, которые только видела. Когда дверь открылась, она уже насчитала восемнадцать кирпичей, сорок три засова на Тескат-портале и семь капель крови на ладони Евы. Но это все равно не подготовило ее к виду замурованного колодца, ведь теперь она знала, чье имя было высечено на камнях.

– Я так и знал, что здесь еще что-то написано, – сказал Энрике и повернулся к Еве. – Нож, пожалуйста.

Ева протянула ему клинок, и Энрике начал соскребать влажный мох, выросший вокруг имени Моше Горовица. Закончив, он начал читать вслух:

– Для семьи Моше Горовица, ушедшей, но не забытой… – он поскреб остатки мха, покрывавшего кирпич. – Это место, где Ревекка Горовиц пропала без вести и, предположительно, утонула…

Ревекка.

Где-то в глубине сознания Зофьи тихо скреблась старая ненависть.

Когда Зофье исполнилось тринадцать лет, ее мать забеременела. Зофья не хотела еще одну сестру или брата. Все эти перемены были ей не по душе: стук молотка по дереву, пока отец строил новую детскую кроватку, бесконечный поток гостей, незнакомые блюда, которых так хотелось ее матери. Но потом ее мать потеряла ребенка. Сначала Зофья не могла понять, как можно потерять нерожденного младенца, но потом она увидела, как повитуха выходит из родительской спальни с корзиной окровавленных тряпок, и все поняла.

Была ли в этом ее вина? Она знала, что ее воля имеет последствия. В то время девочка уже начинала понимать, что у нее есть способности к Творению, и когда она хотела, чтобы кусок металла загорелся или согнулся… он повиновался ее приказам. Что же она натворила?.. Еврейский закон гласил, что ребенок никогда не жил, а поэтому не мог умереть. И все же ее мать шептала имя «Ревекка», стоя у могилы, и когда раввин в синагоге призывал прихожан встать во время Кадиша, она стояла в женской части синагоги и бросала мрачный взгляд на каждого, кто осмеливался посмотреть ей в глаза. Зофья все еще думала об этом имени – Ревекка, хотя никогда не произносила его вслух. Для нее это было название перемены, которую она не знала, как желать. Это было имя страха, который так и не перерос в радость, и он наполнял ее стыдом, за то что она даже не попыталась полюбить младшую сестру, а теперь у нее никогда не будет такой возможности.

Теперь Зофья ощутила тот же прилив решимости и бессилия в один и тот же момент.

Решимость защитить тех, кто ей дорог, и страх перед неизвестным. Вспомнив темные глаза Лайлы и серые глаза Хелы, она пообещала себе, что защитит их.

Зофья отломила одну из своих фосфорных подвесок и посветила на кирпичи. Маленькие извивающиеся насекомые снова попрятались в кирпичную кладку. Ее свет выхватил из мрака серебристые очертания. Энрике поднял руку.

– Я узнаю этот символ, – нахмурившись, сказал он.

– Где? – спросила Ева.

Зофья присмотрелась внимательнее. Там, прямо под именем Ревекки, была маленькая перевернутая цифра 3.

– Я никогда не встречала такого символа, – сказала Ева. – Это буква «Е»?

Зофья склонила голову набок. Ей показалось, что она видела что-то подобное в кабинете отца: математический знак, похожий на строчную омегу.

– Я знаю, что видел его раньше, – сказал Энрике, перелистывая страницы своего блокнота.

– Похоже на математический символ, – сказала Зофья. – Как трансфинитное ординальное число.

– Транс что? – спросила Ева.

– Трансфинитное число – это число, рассматриваемое как «бесконечное» или намного большее, чем конечные числа, но не совсем бесконечное, а ординал – это теория, используемая для описания числа, которое, в свою очередь, описывает набор других чисел.

Ева потерла виски.

– Что вообще означают эти слова?

– Зная Зофью, я просто уверен, что все это нам пригодится, – сказал Энрике.

Он тепло улыбнулся. Зофья разглядывала его лицо: брови сдвинуты, уголки рта приподняты. Выражение жалости. Энрике жалел ее, а Ева даже не слушала, что она говорит. Щеки Зофьи вспыхнули, и она направилась к третьей двери. Энрике остался у портала, чтобы нарисовать символ в одной из своих записных книжек.

– И все же это не объясняет, почему ее имя вырезано внутри колодца, – сказала Ева. – И кто видел, как она упала?

– Понятия не имею, – вздохнул Энрике.

– Может, третья дверь расскажет нам больше, – сказала Ева.

Энрике издал тихий всхлипывающий звук и встал позади Евы. Секунду спустя он, казалось, передумал и вместо этого встал за спиной Зофьи. Закатив глаза, рыжеволосая девушка прижала окровавленную ладонь к металлическому щиту. Дверь портала со скрипом распахнулась, и Ева тут же отпрыгнула назад. Энрике испуганно вскрикнул.

– Что там? – спросила Зофья.

Ева повернулась к ней, широко распахнув свои зеленые глаза.

– Здесь… что-то написано.

Энрике не двигался.

– Возможно, это какая-то метафора…

– Ты закричал из-за надписи? – удивилась Зофья.

– В зависимости от контекста, некоторые надписи могут показаться чрезвычайно пугающими, – сказал Энрике. – И я не кричал. Я просто громко выдохнул, – он схватился за грудь и сердито посмотрел на нее. – Это совсем другое дело.

Зофья заглянула в третий портал и увидела слова, написанные светящимися чернилами:

ИГРА БОЖЕСТВЕННОГО ИНСТРУМЕНТА

ПРИЗОВЕТ РАЗРУШЕНИЕ

Северин знал, что находка должна сделать его счастливым, но никак не мог вспомнить, что такое счастье. Его мозг все время цеплялся за одно воспоминание, как шелковый шарф, запутавшийся в ветвях. Они впятером заполучили дорогое яйцо Фаберже, продажа которого могла поддержать древнюю индонезийскую компанию золотого Творения в борьбе с голландскими деловыми интересами. Это был день рождения Зофьи, хотя, казалось, об этом знала только Лайла. В качестве сюрприза она спрятала торт в форме куриного яйца внутри их экипажа, подготовленного для побега. Прежде чем Энрике успел заговорить о мифологическом значении яиц, Тристан громко спросил: