Ляля сразу постаралась себя зарекомендовать. Ходила по коридорам уверенно, хоть это было и страшно – вокруг же старшие дети. Очень помогла Соня Потоцкая, она останавливала Лялю первая, и они болтали, выжидали, когда Настя выйдет из туалета, неожиданно нападали с двух сторон и толкали её.

– Дурочки! Глупые! – Настя, как неваляшка, шаталась, выскакивала из тисков «эскорта». Ляля видела: Настя чуть не плакала, она тяжело привыкала к школе, всем тут было плевать на то, сколько всего у Насти есть и кто её родители, пусть даже на них и батрачили художники. Если бы Ляля была повнимательнее, она бы заметила, что Настя после первого сентября старается держаться от неё подальше и не подзуживает Лялю, как случалось раньше в детском саду.

– Ой, ой! Харю накусала шире паровоза. – Как Ляля была рада Потоцкой, как она скучала без её смешных и грубоватых поговорок, от которых Настю ещё больше теперь начинало трясти.

Общение с Соней в коридорах сделало Лялю увереннее, Ляля не тушевалась в школе, как некоторые домашние дети-хныкалки. Хныкалок Ляля презирала, многих одноклассников Ляля знала по саду, некоторых по двору. Ляля ни к кому сама не подходила поболтать и побегать, но подходили к ней. Ляля по-прежнему предпочитала молчать с некоторыми, на обидчиков и насмешников предпочитала смотреть презрительно и с превосходством – это она практиковала в ответ на обидные слова, тычки или толчки мальчишек.

Первый год в школе прошёл относительно спокойно, таскали с собой игрушки, хвалились, как в детском саду, кто-то перед кем-то заискивал. Некоторые, как и Ляля, ни с кем не дружили; Ляля считала своей подругой только Соню, на переменах она болтала только с ней. Были в классе дети, которые не подлаживались под разговоры, не сыпали слоганами из рекламы, как когда-то Ляля в саду, и никто над ними не смеялся, – это были дети, которые хорошо учились, молчаливые на переменах, собранные на уроке, они были настроены на труд, а не на развлечение. Ляля же так не могла. Ляля училась без троек, средне училась, но учительница относилась к ней намного лучше, чем воспитательница. Виолетта Викторовна относилась плохо только к детям родителей-скандалистов, например к Руслану. Мать Руслана, высокая и очень грузная, ещё больше ставшая походить на гору, часто приходила к учительнице – «гору» вызывали. Руслан был старше всех. В прошлом году он уже начинал ходить в первый класс и был изгнан из школы: он вставал во время урока, ругался, вёл себя вызывающе. За год он повзрослел, но и новую Виолетту Викторовну почему-то возненавидел, хотя и не ругался на неё, как на прошлогоднюю учительницу. Ляля всего не знала, понимала только, что у мамы Руслика с учительницей настоящая война. Наверное, по старой памяти Руслан выбрал Лялю в друзья. И Ляля в знак благодарности за то, что в саду он её часто поддерживал, не прогоняла его, хотя понимала, что дружба с Русланом не одобряется учительницей. Руслан защищал Лялю от других мальчишек. Ляля и Руслан ходили в группу продлённого дня. Смеялись, гуляли, немного хулиганили вместе с присоединившейся Потоцкой – веселились от души. В школе намного смешнее, чем в саду, и свободнее! Но приходилось делать и уроки.

Тогда в моду вошли лизуны – выглядели они как склизкие гадливые инопланетные сущности. Ляля тоже стала таскать такого. Как-то на продлёнке она положила лизуна на парту, а учительница испугалась. И нажаловалась маме. В этот день Лялю с продлёнки забирала мама. Как раз была прогулка. Учительница продлёнки сказала:

– Ваша дочь – это просто безобразие.

– Да? – удивилась мама.

– Да. Она принесла в школу грязь.

– Да что вы! – усмехнулась мама, не веря учительнице.

– И не усмехайтесь тут мне! – заголосила учительница.

– Да, – подошла другая учительница, из другой группы продлённого дня. – Вы кто такая вообще?

– Мама Ляли, – сказала мама, приподнимая тёмные очки. («Я не люблю взгляды людей», – объясняла она.)

– Так вот. Следите за дочерью. Не давайте ей разную ерундистику.

– Что-о? – переспросила мама с вызовом.

– Что слышали.

– И это учителя! Я балдею.

– Поменьше балдейте!

Мама изменилась в лице, Ляля видела это по складкам у губ. Они становились глубже, резче, когда мама была недовольна.

– Ляля! Что ты принесла в школу?

– Лизуна.

– Ах, лизуна! – Лизуна купила бабушка, мама вряд ли знала, кто это такой, но виду не показала. – Это же ребёнок. Играет. Чем вам не угодил лизун?

– Играйте дома. А в школе учатся, – отрезали обе учительницы и отвернулись.

– Дуры какие-то, – сказала мама, когда они с Лялей отошли на безопасное расстояние от школьного забора-решётки.

Мама редко обзывалась, Ляля впервые слышала от мамы бранные слова, да ещё в адрес учительниц, с которыми до этого мама общалась уважительно, но не снимая очки. Учительницы же, видя маму Ляли, всегда переглядывались или шушукались.

– Где лизун-то? – спросила мама, когда они подходили к подъезду.

– Отобрали.

– Так они же его испугались.

– Салфетку взяла и в урну бросила.

– Понятно.

Больше мама об этом не вспоминала, а с продлёнки Лялю забирать стала бабушка.

Ляля очень боялась идти на продлёнку на следующий день, тем более что Потоцкая проходила в больнице курс лечения от астмы. Но Ляля заставила себя идти, крепилась, хоть на негнущихся ногах, но виду не показывала. Но группы соединили. Одна из учительниц, та, что выбросила лизуна в урну, не пришла. Вторая учительница была не в духе, говорила с Лялей пренебрежительным, недовольным тоном сквозь нос и поправляя очки:

– Ляля, ешь! Ляля, не болтай с Русланом. Делай уроки! А то мама вся недовольная у неё, вместо того чтобы прощения попросить…

Ляля краснела, она чуть не плакала. Тут Руслан поднялся из-за стола и сказал:

– А за что Лялька должна прощения просить?

– За безобразное вчерашнее поведение. Так ещё и репортаж мама сняла ко Дню учителя. «Лизуны и урны» – название. С утра взяли у Дарьи Дмитриевны интервью, а теперь она в больнице с кризом.

Ляля хотела сказать, что мама ничего не снимает, а снимает дядя Лёня и злой-презлой корреспондент, что они всегда в поисках «горячих» сюжетов и что надо думать, прежде чем с мамой так некрасиво ругаться… Но ничего этого Ляля не сказала.

И Руслан промолчал на этот раз, он не понял ни слова, да и находился в школе до первого предупреждения, о чём «оставшаяся в живых» учительница не преминула напомнить. Первое предупреждение случилось, теперь ждали второе и последнее, учителя на продлёнке провоцировали Руслана. А так бы – Ляля была уверена! – Руслан и дальше продолжил бы разбирательство, препираться он умел получше Дарьи Дмитриевны, которую Ляле было ничуточки не жалко, ни на ноготок.

На прогулке Руслан изрёк совершенно по-взрослому: