– А ты знаешь, например, что Зоя и дипломную работу в художке срисовала, скопировала?

– И дипло-ом?

У Ляли чуть банка не выскользнула из рук, каким-то непонятным образом Ляля поймала банку, стук о край, слава лисам, не прекратил разговор.

– Как? У неё же был городской пейзаж. Она мне рассказывала, как ходила по ночному нашему городу, и по центру, и по фабричному району и делала наброски.

– Наброски набросками, Галина. Их никто не видел. А итог – слизала. Вот тебе и вся твоя распрекрасная гениальная Зоя. Я ещё вам тогда говорила, ты, конечно, не помнишь, что Зое надо идти в прикладное, в коммерческую роспись. Писанки, матрёшки, Городец, это у неё выходит хорошо. Но не более. А уж как на конкурсе рисунка на асфальте она копировала тех, кто рядом с ней рисовал… Один в один!

– Это помню. Ляля-то как рисует? Зоя рассказывала, отец-то тоже в театральном, на бутафории учился.

– Рано пока говорить. Ребёнок зажатый. Но расписывается потихоньку. Что-то в Ляле точно есть. Сейчас, на мой взгляд, лучшую работу пишет. Лис на горе воет на луну. Настоящее. Своё. Только…

– Что? – раздался испуганный голос тёти Гали.

– Ничего. Лис рисуют у нас все дети, но такой лис – в пятнах, помесь с чернобуркой, и ворс серебрится… Это вблизи надо лису разглядеть, зафиксировать деталь, ты же знаешь, самое сложное – запомнить и повторить. И лапы, так дотошно выписывает лапы, будто с натуры. И такое настроение в работе… Жуткое. Для этого нужен стресс, удар.

– Да ну. Это она у меня дома шкур насмотрелась, она их обожает.

– Вполне допускаю. Но такую работу, Галина, уж поверь моему опыту, ребёнок просто так не нарисует. Непросто девочке, очень непросто приходится…

Ляля вернулась к мольберту и делала вид, что ищет цвет на палитре.

– Ой, зачем тебе вторая банка изумрудной зелени? – рассмеялась Лиза. – У тебя и зелёного нет на твоей почеркушке…

Ляля не обиделась. Ничего себе почеркушка. Полватмана! Это Лиза из зависти. К работе до конца занятия Ляля так и не притронулась. Она переваривала услышанное. Неужели по рисунку можно всё узнать о человеке? Лиса Ляля начала рисовать на прошлом занятии. Тогда она немножко поругалась с мамой. Точнее, мама в сотый раз ругалась, что Ляля не убирается, только мультики смотрит, а ей приходится и на работе вкалывать, и дома. Ляле было страшно и одиноко от этих невразумительных непонятных претензий – вещей накидано было столько же, сколько обычно, она и нарисовала одиночество. Мама последнее время ругалась как-то ни с того ни с сего, будто дело было совсем не в Ляле. Привяжется из-за ерунды, если Ляля попадётся под горячую руку. Обида вылилась на бумагу. Лис без стаи, один-одинёшенек, он полон сил, но его обидели… Это лис, который пристроился рядом с ней, когда они вышли из больничного травмпункта. Ляля его и дома часто рисовала.

«Значит, мама срисовывала, – размышляла Ляля вечером, – значит, слизывала». Мама частенько для школы рисовала газеты – по английскому и для класса на Новый год. Это были очень красивые газеты, необычные, оригинальные, но все фигурки мама срисовывала из книжек и с открыток – у бабушки стоял целый ящик с поздравительными открытками со всех концов мира, пополнялся он после каждого праздника. Но слизывала мама виртуозно. Ляля видела, как маме нравится расписывать ватманские листы… Ляля понимала, что срисовать – это так же, как списать. Лиза тоже попыталась нарисовать лиса, как у Ляли, но Екатерина Яковлевна сразу остановила Лизу и потребовала рисовать, а не срисовывать. Ещё Ляля понимала: в газете для школы можно размещать срисованное, но не в выпускной работе в художке. Бабушка сколько раз ругалась и давала отрицательные рецензии на дипломы, даже кричала в телефон, что это дело принципиальное, что она не намерена читать в дипломе то, что когда-то уже рецензировала. («Просто безобразие! Не то что ни одной своей мысли – ни одной своей строчки! Хоть бы слова местами меняли. Вы там в колледже прекратите одни и те же дипломные работы по сто первому разу перепродавать!») И уж совсем ни в какие ворота – срисовать на конкурсе рисунка на асфальте, это Ляля понимала прекрасно. Вот тебе и мама.

Ляля была влюблена в Екатерину Яковлевну. Ей хорошо в изостудии существуется с этими поделками, спускающимися с потолка, с этими масками из папье-маше, сказочными чудищами из глины. И муфельная печь очаровывала Лялю. Иногда она размышляла, так же или по-другому выглядят печи, где сжигают тельца глупых норок… Но после подслушанного разговора Ляля поняла, что Екатерина Яковлевна никогда не будет к ней относиться как учительница в школе. К концу весны отношения стали ещё более напряжёнными, и не из-за Ляли, а из-за мамы. Студия готовилась к выставке. Выставка ожидалась грандиозная, юбилейная. Всех родителей просили помочь развешивать картины в выставочных залах, в лабиринтах огромного, недавно отстроенного «Центра пушнины и меха», там же была сцена, и ожидалась торжественная часть. Кроме того, родители в обязательном порядке должны были купить бумагу для паспарту. Маму это возмутило.

– Почему я должна покупать паспарту?! Я плачу за занятия? Плачу. Сдаю в родительский комитет? Сдаю. Почему я должна помогать?

Ляля не знала почему. Вот тётя Света во всём принимает участие, во всех праздниках, и принесла десять паспарту вместо необходимых двух. После каждого занятия в студии проводится чаепитие. Лиза всегда приносит вкусности к чаю, иногда тётя Света, когда у неё выходной на работе, приносит огромные тёплые пироги, только что из духовки. Ляля, как бедный родственник, пьёт чай, закусывая всегда чужими харчами. Харчи – это слово Ляля услышала от бабушки. Но и мама тоже говорила как-то, когда Ляля сказала о чаепитии:

– Я сдаю деньги на нужды, пусть на них харчи и покупают.

– Мама, но те деньги уходят на краски.

– На харчи тоже хватит, если себе в карман Яковлевна не тащит, ей на шампуни я разоряться не собираюсь! – ответила мама.

Ляля чуть не выпалила, что Екатерина Яковлевна моет голову желтками, а не шампунями. Но тогда бы мама заявила, что она не собирается разоряться Екатерине Яковлевне на яйца… Ляля похвалила себя за то, что сдержалась. Она давно поняла: промолчать всегда умнее и выгоднее.

«Разоряться», – Ляля тут же вспомнила, сколько денег получила бабушка в день той ужасной трагедии в сберкассе, а уж у мамы-то наверняка ещё больше! И она на похороны явно не копит. Врёт! Врёт, что нет денег. Не разоряется она, просто жадина! Да и пошла она! Ляля больше не приставала к маме с просьбой что-то купить. Вообще дома ели мало. Конфеты для Ляли были огромной радостью, она ждала Новый год на фабрике, там всегда дарили шикарный сладкий подарок, с помпоном-пушком из глупой норки, привязанным к коробке. Мама обедала на работе, дома в основном пила кофе и курила. Бабушка довольствовалась кашами. Вот у Лизы дома продуктами холодильник заставлен. У неё же отчим, а «мужики все любят поесть» – так говорил Руслан в столовой на завтраке, когда Ляля отдавала свою порцию каши или пюре с котлетой.

Как часто случалось, мама в последний момент испугалась («Вдруг Яковлевна станет травить, как тогда в детском саду») и оформила Ляле работы в паспарту и даже приехала на выставку, где Екатерина Яковлевна рассказывала, какой Зоя Филиппова была способной девочкой, а теперь стала работать в смежной профессии гримёром. Ляля обрадовалась: раз так тепло Екатерина Яковлевна говорит, значит, всё-таки хорошо относится к маме. Но это, увы и ах, оказалось не так. На следующий год Екатерина Яковлевна стала придираться к Ляле, делала замечания за болтовню с Лизой. Но Ляля не болтала, она просто слушала, что Лиза ей говорила, – из вежливости, Лиза ведь к ней обращалась – как не ответить, мольберты рядом стоят. Бабушка всегда отвечает и учит Лялю учтивости.