– Спаси тебя Бог, князь Владимир! Помог, не бросил, не отвернулся! Верно, не судьба мне на сём свете счастье отыскать! Сидеть мне одной-одинёшенькой, яко горлице на сухом древе! Вот к дочери в Плесков съезжу, потом и порешу, в монастырь мне идти али тако век свой и доживать в стольном, в тереме у Подольских врат!

Снова, в который раз восхищала его, князя, эта прекрасная женщина!

В глазах обоих стояли слёзы.

– Прощай! – чуть слышно прошелестели сказанные слабым нежным голоском слова. – Прости, если чем тебя когда обидела! Что не смогла полюбить так же, как ты! Буду молить Господа, чтобы у тебя и твоих детей всё было хорошо!

– И тебе… Удачи! Чтоб схлынуло горе горючее, чтоб радостной жизнь твоя стала! Ибо горе лечит один лекарь – время!

Она уехала, а он всё стоял у врат, всё смотрел невидящим взором вдаль и опять, в который раз, испытывал давно, казалось, ушедшее чувство.

Гида, почуяв неладное, спустилась к нему, встала рядом, протянула к мужу руки с широкими, будто крылья птицы, рукавами платья, обняла его, положила голову ему на грудь. Посмотрела снизу чёрными глазами на исполненное скорби лицо Мономаха, промолвила тихо:

– Я поняла! Ты её любил. Когда-то давно! Ещё до меня! Но ты не мучай себя! Она ушла… Из твоей, из моей жизни! Она не вернётся! Я знаю! Мы будем жить дальше! Растить наших детей!

И Владимир, крепко прижав жену к своей широкой груди, как-то сразу отвлёкся от воспоминаний. Воистину, что было, того не миновать. И не стоит сейчас страдать о несбывшихся надеждах, ведь впереди у него – свой, княжеский путь, борьба за столы, походы, битвы, победы. И устроение мирное земли своей, может быть, главное дело, которому он, князь Владимир Мономах, готов был отдать всего себя без остатка.

…В горнице на столе горела переливчатым светом свеча.

Уставными буквами вывел на листе харатьи Владимир:

«Зачем печалуешься, душа моя? Зачем смущаешь меня?»

Глава 47. Гнев Гертруды

По лужам и грязи, проваливаясь колёсами в рыхлую землю, летел по дороге на Волынь просторный крытый возок. Над крышей его клубился белый дымок – топилась печь.

У оконца, вся сгорающая от нетерпения и ярости, сидела Гертруда. Рядом испуганно жалась к стенке сноха – молодая княгиня Ирина. Гертруда гневно раздувала ноздри, кричала возничему:

– Быстрей гони, ирод!

Всем существом её владели возмущение и ненависть.

– Всеволод, это он подстроил! Вернул Петру-Ярополку Волынь, а Ростиславичам Червенские города отдал! А там – рудокопни, соль, железо, свинец, пути торговые! Проклятый Мономах моими землями, как своими, распоряжается, отдаёт их кому вздумается! И Ярополк, мой сын! Как позволил он себя унизить?! Чего ради Рюрик с Володарем подачки от Мономаха получают! Да что Мономах! Это Всеволод, Всеволод! Всё зло от него исходит! Раздавила бы тебя, гадину! Всю жизнь мне испоганил, иуда! Нет, не позволю я ему, не позволю!

Молодая Ирина напрасно пыталась унять злобу свекрови. Вдовая княгиня с презрением воззрилась на облачённую в тяжёлое разноцветное платье ромейского покроя сноху.

– Замолчи, дура! – крикнула она.

– Прошу Христом Богом, княгинюшка-матушка! Не гневайся, не кричи так громко. Услыхать могут, лихо нам содеют. Уж дома, во Владимире, душеньку отведёшь, – умоляюще пищала Ирина.

Её тонкий голосок выводил Гертруду из себя. Не выдержав, она размахнулась и влепила снохе звонкую пощёчину. Ирина жалобно завыла, размазывая по лицу слёзы.

– Не тебе меня судить! – Гертруда сердито хмыкнула. – Рожай себе, а в наши дела не суйся! Скудоумная ты!

…Ярополк на вороном долгогривом скакуне выехал встречать мать и жену за ворота города. Едва увидел князь недовольную, сжигающую его взглядом Гертруду, как перестал улыбаться и, озираясь на спешащих следом дружинников и бояр, огорчённо вздохнул.

Княгиня-мать неохотно поднялась ему навстречу, не ответила на приветствия; горделиво вздёрнув голову, прошла не оборачиваясь мимо сына и его застывших с глупыми улыбками на лицах обочь дороги воевод.

Ярополк понял: дома, в хоромах, ждёт его нелёгкий разговор.

…Гертруда ярилась, расхаживала взад-вперёд по палате, заходилась в крике, срывала голос:

– Что ты за рохля такой?! За себя постоять не можешь! Тебя, дурака, облапошили, вокруг пальца обвели, а ты и рад! По какому праву уселись в твоих городах Рюрик с Володарем?! Отец твой умом не блистал, всю жизнь его младшие братья обходили, так и ты в него выдался! Сидишь, ждёшь, боишься! А чего, кого боишься?! Перед кем робеешь?! Перед кем спину гнёшь?! Так дождёшься, и Владимир потеряешь! Вон в Дорогобуже уже Игоревич сидит. Отнимут у тебя Волынь, опять будешь бегать по Европе, опять унижаться, поношения терпеть! А не помнишь, что отец твой был великим князем, что мать твоя – великая княгиня?! Всеволод – у него одно на языке: Ярославов ряд! Этим рядом любое своё преступление оправдывает! Нигде в Европе такого ряда нет! Там везде следом за отцом сын правит. Это только на Руси проклятые схизматики выдумали: старший в роду! Варварские обычаи, варварский закон, варварская страна! За тобой, сын, право на киевский стол! Помни, не забывай об этом.

– Но что же мне делать, мать? На кого опереться? – угрюмо вопросил Ярополк, недоуменно разведя руками.

– А ты подумай головой своей глупой! А то сидишь тут в кольце огненном, между Ростиславичами и Всеволодом, не знаешь, что и как делать! Всё на меня только и надеешься! Как же: мать подскажет, мать поможет! Ещё мать и воевать за тебя бы пошла – совсем было бы хорошо! – Гертруда презрительно скривилась. – А ты в Краков послал гонца?! А в Эстергом, к королю Ласло?! А к Святополку в Новгород?! Что, молчишь?! Тоже, князь!

Ярополк уныло передёрнул плечами. Ему хотелось сейчас покоя, собрался он на ловы, а мать со своими честолюбивыми мечтами тормошила, не давала ему ни на миг расслабиться, отвлечься, отдохнуть.

– Вот как сделаем, – Гертруда задумчиво подпёрла ладонью подбородок. – В скором времени свадьбу сыграем. Выдадим твою сестру Евдокию за Мешко, племянника польского князя Германа[213]. Подросла уже Евдокия, в соку девка, пора бы ей замуж. Вон Всеволод младшую свою дочь за штаденского графа отдал. И нам от него отставать не след. Через Евдокию будем с Польшей связь держать. Вот тебе, сын, и первый союзник. Потом к уграм гонца пошлём, к Изяславне и её сыновьям. Правда, Коломану этому я не верю: хитрый и гадкий змеёныш! Ну да там посмотрим. Тихо, не торопясь подготовить нам надо дружину, усилить её добрыми рыцарями. А зимой я снова в Новгород, к Святополку поеду. С ним сговорюсь. Вот