Когда возвращались и ехали берегом Днепра, хан Читей говорил князю:

– Это орда Арсланапы! Он – враг твой! Его отцом был солтан Искал! Много вреда причинил он Русской земле!

Мономах молчал. Уста запеклись от жары и пыли, лицо покрыл коричневый загар, хотелось отдыха и прохлады. Убеждался Владимир в одном: чтобы успешно бороться с половецкой угрозой, надо идти в степи, громить врага в его логове, жечь и разорять становища, отбирать табуны лошадей. Так двадцать с лишним лет назад отец с братьями справились с торками. Правда, половцы – противник куда более сильный, коварный и опасный.

Воротившись в Переяславль, Мономах снова разослал в степь сторожи. Вскоре получил он вести, что половцы объявились с другой стороны, за верховьями Сулы.

– Идут в невеликой силе. Далеко отсюда. Пять дней пути, – говорил облачённый в кожаный доспех усталый проведчик Елдега, половец из той же Читеевой орды.

Держа в руках лубяной, скреплённый железными пластинами аварский шелом, чёрными жгучими глазами косился он в сторону князя. Показалось Владимиру, будто что-то недоброе сквозит в чертах его смуглого скуластого лица.

После короткого совещания со старшими дружинниками решил Владимир двигаться к Прилуку – сторожевому городку на Удае.

– Оттуда сторожи разошлём, прознаем, где вороги, налетим! – говорил князь посаднику Станиславу и Годину со Столпосвятом.

До Прилук было около восьмидесяти вёрст – два дня пути. Ехали не спеша, августовское солнце жгло нещадно. Ярко голубел над головами ясный – ни облачка – небосвод. Огибая небольшие колки[204], дружина Мономаха шла по степи. Обозы с доспехами и оружием отослали вперёд в город – судя по всему, половцы обретались далеко от здешних мест.

За спиной остался узенький Супой, за ним потянулась холмистая степь с редкими перелесками и зарослями кустарника. Шуршали под ветром сухие травы, клонились к земле. Горячие воздушные струи обжигали лица. Вот уже впереди и Прилук, у окоема показалась едва видная глазу узкая полоска крепостной стены.

Половцы появились внезапно, выскочили из-за холмов. Запестрели, заблестели кольчужные юшманы и калантыри, взмыли в голубой простор неба бунчуки, раздался оглушительный вой-сурен.

«Тысяч восемь, не менее!» – успел прикинуть Владимир число летевших на них вражьих ратников.

Что мог он поделать сейчас против такой силищи с малой дружиной! Да ещё и оружье всё, и кольчуги неосмотрительно отосланы были вперёд, в Прилук! Оставалось одно – что было мочи мчаться к крепости, постараться укрыться за её надёжными стенами.

– Скачем! Во весь опор! Коней не жалеть! – крикнул он, с силой вонзив бодни в бока своего могучего вороного.

Половцы охватывали Мономахову дружину широким полукругом, норовя заключить её в кольцо. Свистели калёные стрелы. Три из них ударили Владимиру в круглый щит, одна со звоном врезалась в самый умбон[205], другие пробили кожу щита и, дребезжа, вонзились в твёрдую древесину.

«Хорошо, хоть щит да саблю оставил, не отправил с обозом!» – пронеслось в голове.

Спасибо коням – умчали, спасли! Влетели Владимировы ратники в Прилук в последний миг! Чуть бы промедлили – и либо пали бы под стрелами половецкими, либо понуро брёл бы сейчас он, князь Владимир Мономах, по пыльному шляху жалким пленником.

С грохотом опустилась вниз воротная решётка. Захлопнулись перед самым носом врага ворота сторожевого городка.

Разочарованные степняки повернули коней. Видно, сразу идти на приступ они не решились.

Владимир, не переводя дыхание, как был, без брони, в одном кафтане побежал на заборол.

Глянул из-за зубца на копившихся вдали от стен неприятельских всадников на мохноногих низкорослых скакунах.

Помчался обратно вниз, на ходу отдавая приказания:

– Не ждут они нападения! Облачаемся в кольчуги, меняем коней и на них! Тотчас!

В дружине у Мономаха трусов и сомневающихся не было. Каждый стоил двоих-троих степняков. Всё ратники бывалые, и князю своему целиком они доверяли.

Уже когда взобрался Владимир на свежего скакуна, подъехал вдруг к нему некий вершник в булатной личине.

– Кто еси? – хмурясь, вопросил князь.

Вершник развязал ремешки и снял личину. Сразу узнал Мономах удалую полоцкую поленицу. Женщина, видно, хотела ему что-то сообщить и возбуждённо жестикулировала руками в кольчужных перщатых[206] рукавицах.

«Жара экая! А сия девка рукавиц не снимает! – отметил про себя князь, но тотчас одёрнул себя, сменив глупую насмешку уважением к этой женщине-воительнице. – Да она не то что мы, раззявы! Сложили кольчуги да шеломы в обоз и едва к поганым в лапы не угодили!»

Поленица показала на свой висящий за спиной на портупее меч.

– Биться будешь? С нами поедешь? – вопросил князь.

Женщина обрадованно закивала головой.

– Жаркая грядёт сеча! – молвил подъехавший Годин.

Вынеслись они из крепости столь быстро и неожиданно, что половцы сразу дрогнули. Никак не думали ханы, что решится Мономах с малой дружиной атаковать их войско. Не помогал им ни дикий сурен, ни грозные окрики солтанов и беков. Бросились степняки вспять, услышав лишь одно страшное для себя слово «Мономах!»

Дружинники гнались за ними версту за верстой, только и сверкали мечи и сабли. Падали в сухую траву воины в калантырях и юшманах, в кожаных доспехах, трескались лубяные обрские[207] шеломы. До вечерних сумерек продолжалась лихая погоня. Ушли половцы к Суле, оставив на поле брани множество убитых. Немало было и взятых в полон.

Уже в самом конце битвы прыгнул кто-то внезапно на Владимира сзади, ухватил жёлтой дланью за шею, стал душить. Князь резким движением попытался сбросить врага. Конь споткнулся, и оба они повалились вниз, в траву. Сильно заныло ушибленное плечо. Владимир вскочил. Перед глазами его в вечерних сумерках сверкнула острая харалужная[208] сабля. Князь узнал в противнике Елдегу.

«Стало быть, заведомо ложную весть принёс. Заодно с погаными он! Заманил меня в ловушку!» – сообразил князь.

Елдега бросился на него, норовя ударить сбоку. Мономах отбился, но половчин наседал, ловко уворачивался, наскакивал, сабля в руке у него ходила невероятно быстро. Владимир стал отступать под лихим вражьим напором. Но вдруг взвизгнул переветник, обронил грозное оружие, рухнул ничком наземь. Из спины его торчала острая сулица[209]. Немая поленица подъехала к Мономаху, спрыгнула с седла, указала на убитого.

Мечом начертала на земле неровными буквицами:

«Сей – предатель. Хотел тебя убить».

– Благодарю тебя, добрая женщина! – Мономах, вложив в ножны свою саблю, поклонился ей в пояс.

Поленица вдруг улыбнулась озорно и весело, прикрывая рот дланью в кольчатой рукавице.

…На ночь дружинники остановились посреди поля, выставив вокруг лагеря охрану. Зажглись на степных холмах костры, вокруг них собирались воины. Готовили нехитрую пищу, жарили на вертелах туши мяса, от голода сглатывали слюнки. Наконец, сгрудившись тесными кругами возле огня, приступили к трапезе. Появилось откуда-то