— Ни то, ни другое и ни третье, — сказал Шлайн, выслушав Шемякина и зевнув в рукав своего дешевого кожаного пальто. — Официально этот парень остался в России. Он никогда никуда не убегал, и вообще ни «Авроры», ни портфеля с долларами, ни всего остального, о чем ты читал, не было. Он работает в московском коммерческом банке. Был принят по рекомендации частной финансовой структуры, в которую когда-то ушел из «Внешэкономбанка». Кстати говоря, успешно, и даже очень, поработал для своей фирмы в Сингапуре. Сейчас в Москве.

— Значит, ты на ночь глядя потащился с Лубянки в Голицыно исключительно для того, чтобы предложить сюжет для литературного выступления на два голоса?

— Нет, — серьезно сказал Ефим, укладывая компьютер в портфель. Поговорить. Об этом парне. Как он тебе приглянулся — в смысле человеческого материала?

— Я сказал тебе, какое впечатление складывается у меня по поводу того, как ты собираешься использовать парня. Он нужен тебе для близкого подхода к каким-то банковским данным или финансовым кругам. Если моя догадка верна, такой инструмент, как Войнов, у тебя в единственном числе, и потому как человеческий материал он уникален только потому, что другого выбора нет… Независимо от того, что я скажу, он останется в деле. Так? А у парня серьезные недостатки. Щепетилен по части денег, что говорит о мелочности. Прирожденный борец за торжество истины, да ещё такой, которая соответствует его понятиям о прогрессе, то есть практически неуправляемый. Назовем его самураем. Беззаветно умрет согласно кодексу чести. Например, если его изнасилуют сокамерники в тюряге… Поэтому как наемник и агент он никакой. Да ты и сам об этом догадываешься…

— Бэзил, Войнов — твой коллега. Он закончил Алексеевские курсы. Минувшим летом меня пригласили прочитать там несколько лекций о работе экономической контрразведки в России… Он помогал мне с переводом.

— С переводом? Каким переводом? Ах, ну да…

Пять лет назад курсы стали платными, и преподавание стали вести на английском. Российская ориентация Алексеевского заведения, основанного профессором Карташовым при поддержке Врангеля, обрела товарное качество. На курсы теперь поступают, оплачивая занятия по семестрам, причем большими деньгами, те, кому предстоит в роли «практикующих юристов», то есть частных следователей или детективов-оперативников, соприкасаться с российскими делами, или таковые деятели, у кого подобная перспектива не исключалась. Бэзил узнал об этом из рекламной статьи в британском журнале «Правоохранительные службы», подвернувшемся в самолете на перелете из Кельна в Москву. Кто-то заткнул журнал в карман на спинке сиденья, а обслуга не удосужилась убрать оттуда мусор. После чтения Шемякина до самого Шереметьево не покидало чувство, будто он оказался обобранным. Теперь, после утраты Алексеевскими курсами характера закрытого учебного заведения, его собственный диплом становился на порядок дешевле…

Некоторое время Бэзил утешался мыслью, что статья — не слишком изощренный трюк, чтобы прикрыть случившуюся утечку информации о существовании курсов. Когда-нибудь такая утечка должна была произойти. Преподавание на английском и открытый набор — это вроде верхушки айсберга, а главное, то есть подготовка кадров для служения Третьей России и бесценная база данных, притоплены поглубже, перепрятаны от ведущих спецконтор мира, готовых на все это наброситься. Впрочем, такая мысль служила плохим утешением. Она отдавала паранойей.

Это и была паранойя. Полковник ФСБ, выпускник высшей школы КГБ Ефим Шлайн теперь читал для Третьей России свои чекистские лекции…

Ефим потянул Шемякина за рукав. Они вышли из «Волги» на волю. Занимался рассвет.

Ефим подал сигнал с маленького пультика на брелоке, и в машине с легким звоном включилась противоугонная система.

— Давай прогуляемся, — сказал Шлайн.

Коротковатый Ефим всегда допрашивал или разговаривал, слоняясь по помещению или гуляя. На ходу он соображал острее. Шемякин приметил это ещё во время их первого контакта пятнадцать лет назад в Бангкоке, в консульстве тогда ещё советского, а не российского, посольства, куда он, преодолев многомесячные колебания, явился просить визу. Поначалу Шемякин было подумал, что Шлайн разволновался, посчитав его подсадной уткой. Однако, прокрутив пленку с записью беседы, вникнув в вопросы генконсула и вслушавшись в интонации его голоса, Бэзил пришел к иному выводу. В контактной практике Шлайна, тертого в отношениях с такими же, как он, чиновниками казенных спецконтор, будь они американского, британского, израильского или ещё какого разлива, Бэзил Шемякин оказался первым «фрилансером», частным детективом, выживающим на собственный страх и риск, да ещё русским. По советским стереотипам, он считался «с другой стороны, от белых», хотя ни к белым, ни к зеленым, ни к фиолетовым Бэзил отношения не имел.

Поработав на Шлайна несколько лет, Шемякин нащупал в его характере некую особенность, присущую одаренным разведчикам и потому редко выявляемую. Ефим родился психом. Психовал он внешне неприметно и только при планировании операции. Психовал, одержимый обычным для толкового бюрократа страхом — страхом системной ошибки. Когда же полагалось бы и понервничать, то есть в деле, он становился предельно спокойным, почти фаталистом. Пожалуй, это качество и делало Ефима приемлемым если не оператором, то, назовем это так, работодателем, достойным доверия. Впрочем, Шемякин сомневался, чтобы его доверие или недоверие когда-либо принимались Шлайном во внимание.

Ефим специализировался на проникновении в финансовые круги, а также на анализе стратегической хозяйственной информации. Он тщательно и заранее готовил подходы к цели и имел под рукой две-три группы профессионалов, спаянных железной субординацией государственных служащих — а кто же ещё эти агенты, если не госслужащие? Бэзила Шемякина Шлайн вводил в дело в тех случаях, когда опасался утечки у себя в конторе. «Грязной работы» у контрразведчиков становилось невпроворот, платили им копейки, и, когда собранные секреты тянули на сотни тысяч долларов, они на личной основе предлагали «подопечным» структурам получить назад бесценную информацию, но в обмен на пару-другую тысяч. Хозяйственные преступления к предательству Родины не приравниваются. Какие тут угрызения совести?

Бэзил не любил быстрой ходьбы. Ефим же тащил его с ускорением по «проспекту», вдоль оград, за которыми в предрассветных сумерках тлели багровые угли догоравшего мусора. Шемякин догадывался о причинах этой прогулки: Шлайн хотел, чтобы он быстрее протрезвел.

— Ты когда возвращаешься в Бангкок? — спросил Ефим.

— Через месяц, два… Кому я там нужен? Газета и не вспомнит обо мне, если я вообще исчезну. Здесь ли, там ли… Кому в России нужны мои корреспонденции из Азии?

— Я слышал, что у газеты появилась хорошая финансовая поддержка.

— Значит, через месяц, — сказал Шемякин.

— Вот и хорошо…

Донеслись гул моторов и гудение шин по бетонке. Завидев сквозь редкий кустарник мечущиеся полосы света на Минском шоссе, Шлайн развернулся в обратном направлении.

— Этот Войнов, — сказал он, — появится в поле твоего зрения ближе к весне. В крайнем случае, в начале следующего лета. У него теперь другая фамилия. Работает в финансовом холдинге, в котором не столь давно случилась пропажа ста восемнадцати миллионов долларов. Деньжата провалились в Сингапуре. Я вытащил Войнова из дерьма, в котором он сидел в Турции, устроив его на Алексеевские курсы. Так что будешь иметь дело с однокашником.