очень тихими, и Сара боялась, как бы эти голоса не приказали кому-то другому убить теперь ее саму.

«Да это дар свыше!» – подумала я и полюбопытствовала у Сары, откуда комиссия.

– Из Комитета по делам душевнобольных. Они обязаны проверить здесь все досконально. Если им что-то не понравится, нас закроют.

Все прочитали молитвы (обычно их пропускали). И все явно желали показать себя с лучшей стороны. Когда одна из женщин запела похабную песенку, нянечка ласково погладила ее по спине и тихо вывела из столовой, а не залепила ей подзатыльник. Обычно мясо было из самых дешевых обрезков, овощи – из тех, что не продались на рынке, бульон – одна вода. Но в тот день суп нам подали густой и наваристый, а масло – не прогорклое. Но все мое внимание заняла комиссия. Что это значило? Я не знала, что существовали инстанции, в которые я могла обратиться. И не подозревала, что за этим ужасным приютом надзирает не только доктор Мэдиссон. И мне было в радость узнать, что он тоже был поднадзорным. Приезд комиссии показался мне шансом!

Впервые за все время моего пребывания в приюте мы ели не спеша. А не заглатывали пищу под нетерпеливые окрики. Потом нам подали сигнал подниматься из-за столов, и в столовую впорхнули служанки – убрать грязную посуду. Стол за столом мы вставали перед комиссией, после чего нас разводили по палатам или рабочим местам, где с нами обращались как с людьми, пока члены комиссии осматривали приют.

И все это время я раздумывала о том, как привлечь их внимание. Но нянечки присматривали за нами в оба. И шанса мне так и не представилось. А потом комиссия уехала. Она явно удовлетворилась осмотром, и деньги, способные сделать Блессингтон более приятным местом, пошли на иные цели.

Пока нас вели вверх по лестнице в палату, я размышляла над тем, как можно было воспользоваться новой информацией. От этих мыслей меня отвлекла суматоха на следующем этаже. Топот ног, быстро бегущих по коридору. Завидев нас, няня Гоулд выкрикнула:

– Финдли! Иди сюда! Ты нам нужна!

Финдли бросилась к ней, в спешке позабыв отдать нам приказ. Несколько женщин метнулись следом за ней. Мне тоже захотелось узнать, что произошло, и я побежала за ними.

Моим глазам открылась ужасная сцена: Джоси с разметавшимися по лицу волосами снова душила! На этот раз О’Рурк! Та вцепилась Джоси в волосы, но я-то помнила силу этой женщины; мое горло даже сдавило в ответ! Вены на лице О’Рурк вздулись, глаза выпучились из орбит. Гоулд схватилась в борьбе с Джоси, но оттащить ее от О’Рурк не смогла. Та лишь беззвучно молотила кулаками спину Джоси. Остальные пациентки наблюдали за ними в ужасе.

А я… Не то чтобы мне нравилась О’Рурк. В известной степени она была худшей из нянечек, потому что ты никогда не знала, с какой именно О’Рурк придется иметь дело. Но наблюдать за ее муками оказалось невыносимо. Гоулд снова попыталась разжать пальцы Джоси. О’Рурк уже стала пунцов-красной.

Пациентки, включая тех, кто прибежал вместе со мной, начали улюлюкать.

– А ну, вы все! Заткнитесь! – закричала Финдли. – Всем выйти на лестницу и построиться в цепочку!

Но одна женщина завторила ей эхом:

– Заткнитесь, заткнитесь, заткнитесь…

А остальные подхватили, тихо, но зловеще скандируя:

– Заткнитесь, заткнитесь, заткнитесь…

Этого я выдержать не смогла. И пошла обратно. Но не успела я дойти до лестницы, как одна из дверей приоткрылась, и в коридор вышел доктор Скоупс. Поправив пиджак, он провел затем рукой по волосам, приглаживая растрепавшуюся прическу.

– Доктор! – бросилась к нему я. – Она убьет ее! Нянечку! Поторопитесь!

Доктор нахмурился и побежал. И в этот момент я успела заглянуть в еще не закрывшуюся дверь. За ней оказалась отдельная комната. С кроватью. А на кровати скалывала шпильками свои длинные темные волосы нянечка Коста.

Когда О’Рурк появилась в палате на следующее утро, ее шею украшало ожерелье из синяков. Глаза были красными, в черных кругах. Выглядела нянечка ужасно, говорила сипло и еле слышно и явно пребывала в бескрайне плохом настроении. Я стояла у окна, в стороне от нее. Но когда Коста подошла к ней со словами утешения, она держалась настолько угодливо, что не оставила у меня сомнений: ее грызла вина. Я снова увидела помятую постель, доктора Скоупса, поправлявшего пиджак, няню Косту со шпильками в зубах. И представила их вдвоем, пока греховные руки Джоси сжимали горло О’Рурк.

Миссис Кеннеди уже стояла на коленях, вознося Господу обещания за допуск ее дочери в рай:

– Я буду совершать только благие дела. Я обращу к Тебе глаза сыновей. Я склоню всех женщин здесь к служению Тебе. Я воздвигну церковь, Боже. И буду приносить Тебе любые жертвы, которые Ты потребуешь…

Миссис Кеннеди икнула – испугавшись то ли собственных слов, то ли Божьего ужаса от ее предложения. Но, скорее всего, подействовала каскара, которую ей давали ежедневно. Потому что, наикавшись, она начала пукать, а потом, схватившись за живот, согнулась, и по комнате разнесся отвратительный запах.

– О господи, да она обкакалась, – простонала Сара, зарываясь лицом в подушку.

А миссис Кеннеди упала на пол, корчась и воя. Ее ночная сорочка пропиталась жидкой, смердящей кашицей. Коста вместе с О’Рурк бросились к ней, а я отвернулась. Такое случалось не редко, и не с одной миссис Кеннеди. И я, закрыв глаза, попыталась в очередной раз примириться с вонью, которой всей нашей палате суждено было дышать всю ночь.

О’Рурк повела миссис Кеннеди в туалет. А в палату зашла – «почистить пол» – одна из слабоумных служанок. В руках у нее были тряпка да ведро с уже темной водой. Пятнадцать минуть служанка ритмичными круговыми движениями вытирала пол, но в итоге лишь размазала грязь.

Ядовитый смрад усилился. Приложив лицо к стеклу, я испытала неодолимое желание глотнуть сквозь него свежий воздух.

– Отойди от окна, Кимбл, – велела Коста, сидевшая у двери и лениво пролистывавшая журнал.

– Мне нечем дышать, – пожаловалась я.

– Всем остальным дышится замечательно. Ложись в кровать.

Я огляделась. «Все остальные» старательно избегали смотреть на меня. Я должна была сделать то, что велела мне Коста. И никто не сомневался, что я так сделаю. А я не смогла. Возможно, сказалось разочарование тем, что мне не удалось пообщаться с комиссией. Возможно – жестокость, которую я наблюдала изо дня в день. А возможно, что-то совершенно другое. Я сознавала только одно: Косту я ненавидела! И я устала притворяться глупой. Устала быть используемой. Устала от роли жертвы. Я просунула