– И я знаю, – продолжала она, – я совершенно точно знаю, что в этот четверг народ Округа Джабалпур скажет нет, нет, тысячу, десять тысяч, сто, миллион раз нет еще трем годам либеральной анархии, и да, да, миллион раз да Новой Партии, партии, у которой есть воля, у которой есть решимость, у которой есть власть и ваш мандат, граждане, на то, чтобы стереть Армию Всея Земли с лица планеты; в четверг вы скажете да Новой Партии, да Прану Кайкорибеценгу, вашему местному кандидату, да силе и победе!

Вот теперь она их отпустила. Слушатели как один встали; слушатели, кандидаты партии, члены партии, работники партии – буря аплодирующих рук. Марья Кинсана улыбнулась, поклонилась. Только ее саму выступление не радовало. Ботинкостучанию и слюнобрызганию она предпочитала воздействие потоньше. Топорно, безыскусно, толсто. Средней паршивости работенка. Незаметно и неслышно посреди гвалта на помост проскользнул посланник и вручил Марье Кинсане листок бумаги – телеграмму.

Джонатона Бёрда? Джонатон Бёрд?

Марья Кинсана осознала, что «Джонатон Бёрд» – это не убитый террористами сановник, только когда на Ночном Почтовом «Джабалпур – Сыртия» бортпроводница принесла с завтраком утренние газеты, и в каждом из наброшенных друг на друга заголовков разверзалась фразеологическая бездна ярости и ужаса.

Марья Кинсана и Первый Министр, Достопочтенный Вангелис Каролайтис встретились на веранде его особняка с видом на Сыртское море. Вангелис Каролайтис – милый престарелый джентльмен, достопочтенный, точно по титулу; Марья Кинсана надеялась, что Первый Министр умрет в постели прежде, чем ей понадобится его свергать. Слуга подал мятный чай. Из простиравшихся до самого моря садов ветер нес ароматы жасмина и глицинии.

– Итак, – сказал Первый Министр.

– Я давно об этом говорила. Заберите у меня Науку и Образование, отдайте Безопасность – и через полгода я поставлю Армию Всея Земли на колени.

– Я объявлю о перестановках в кабинете после обеда. Кроме того, я подготовлю чрезвычайный законопроект, объявляющий вне закона Армию Всея Земли per se; думаю, его примут на ура, либералы сегодня утром не слишком-то либеральны. Итого: военные – ваши. Только помните, они никогда толком не воевали, так что постарайтесь обойтись без потерь, ну а в остальном – делайте все, что нужно, чтобы избавить наши земли от этой… опухоли терроризма.

– Один вопрос: кто уничтожил «Джонатона Бёрда»? Он у меня умрет первым.

– Какая-то группировка, они именуют себя Тактической Группой Армии Всея Земли. Парламентская фракция заявила, что не имеет с ними вообще никаких дел; лично я этому не верю. Лидера зовут… да, Арни Николодия Тенебрия.

Мир утратил способность удивляться. Диковины, при виде которых семь, шесть, пять лет назад люди ахали и охали от изумления, сегодня вызывали высокомерное позевывание от скуки. Мир всего ста пятидесяти годов от роду уже вошел в средний возраст, стал циничным, вверил братию кудесников, выдумщиков, шоуменов, чудодеев, знахарей и бродячих циркачей проржавевшим запасным путям забытых станций.

– Старый поезд, мир утратил способность удивляться! – крикнул Адам Черный. Щедрой рукой опять налил бренди и встал посередине некогда помпезного, а ныне убогого хозяйского вагона, подняв стакан с ироническим тостом: – Мир устал от Шатокуа и Просветительских Буффасмагорий, друг мой. Как с этим справится Адам Черный?

– Если позволите, я бы предложил объединить ваши ресурсы с ресурсами Иммама Бейского и его Стеклянного Цирка.

Адам Черный швырнул стакан с бренди в стену.

– С этим шарлатаном! С этим скоморохом! С этим деньголюбивым потакателем фантазиям публики! Адам Черный – человек образованный, человек знаний, его миссия – быть наставником и проповедником, а не сутенером и шлюхой!

– Тем не менее, позволю себе напомнить, что его бродячее шоу чудес – единственное оставшееся в этом полушарии. – Поезд вещал спокойно и терпеливо, что было почти невыносимо.

– Напоминай о чем хочешь. Адам Черный не станет шагать срединным путем Иммама Бейского.

Два дня спустя тягач и три вагона снялись с запасного пути Станции Ауалльпа и понеслись к магистрали южного направления в восемь путей шириной. На Великой Южной Магистрали круглосуточно стучали колесами поезда величайших железных дорог мира: Вифлеем-Арес, Великий Южный, Великий Восточный, Большая Долина, Аргирский Экспресс, Трансполярная Тяга, Ллангоннедд и Северо-Восточный, Транс-Бореальский, и вот среди их сверкающих всеми цветами радуги эмблем тащится облупившаяся бугорчатая краска Бродячего Шатокуа и Просветительской Буффасмагории Адама Черного. В директорском вагоне Адам Черный рвал и метал вещи.

Бдыщь.

– Немедленно разверни поезд.

– Вы, как и я, понимаете: это физически невозможно, – делая двести по стрелочной улице, поезд оставался образцом невозмутимости.

Бдыщь-тыдыщь.

– Не умничай. Ты знаешь, о чем я говорю. Я запрещаю тебе везти меня в Бейсбад, запрещаю ехать к Иммаму Бейскому. – Адам Черный принялся колотить в запертые двери. Вагон дрожал и трясся, поезд набирал скорость. Адам Черный опасался за токамаки. Средств на ремонт у него не было давным-давно.

– Если позволите, я проясню одну малосущественную подробность, – сказал поезд. – Вы – пассажир. Я везу в Бейсбад не вас. Я везу себя. Я уверен, что для уникального, компьютеризованного, мыслящего поезда в Стеклянном Цирке Иммама Бейского найдется почетное и достойное место!

– Неблагодарная сволочь! – прорычал Адам Черный. Бдыщь-тыдыщь-тырыдыщь – бутылки с белладоннским бренди полетели в глаз-камеру. – Предать того, кто тебя сделал, кто дал тебе жизнь и сознание!..

– Не трудитесь над театральными эффектами, – сказал поезд, и Адаму Черному показалось, что в совершенной дикции появились нотки угрозы. – Как бы там ни было, вашим сыном я не являюсь.

– Это мы посмотрим! – закричал Адам Черный. Шатаясь, он пересек пляшущий вагон, отпер тяжелый металлический шкаф. Достал головной убор с перьями-антеннами.

– Использовать кибершапку я бы не советовал, – сказал поезд, теперь уже точно с угрозой.

– Ах, ты бы не советовал, – сказал Адам Черный. Еле удерживаясь на ногах, он натянул шлем на голову. – Мы едем обратно.

– Не надо, – сказал поезд.

– Поговори у меня.

– Не надо… я его переполюсовал, так что…

Адам Черный прижал пальцы к вискам. Все чувства разом – раз-два-три-четыре-пять-и-шесть – отключились. В голове запузырились видения: он сражается с раскаленным ветром, огни, жаркие, как звезды, горят в животе, беспрестанно движущиеся ноги и руки, толстая кирпичная стена.

«Значит, поезд мне противостоит». Он собрал ментальную волю в кулак и обрушил воображение на кирпичи. Стена разлетелась, как бумажная салфетка, и Адам Черный стал проваливаться, проваливаться в пропасть предсознания.