Однако никогда еще чувство утраты не было столь глубоким, как после смерти профессора. Словно старик унес с собой что-то важное, принадлежавшее только Иве, кусочек ее сердца, должно быть. Теперь пустое место тоскливо ныло, требовало, чтобы его заполнили… Знать бы чем! Месть «настоящему джентльмену»? Она дала слово поквитаться за смерть малышки Авроры и отрекаться от него не собиралась. Но Ива понимала, что время не пришло. Она еще не готова к этой охоте.

Не находя себе места, Ива бесцельно бродила по дому. Спускалась в Котельную и поднималась на Чердак, торчала на Кухне и в Гостиной, без стука заходила в комнаты жильцов, порой к немалому их смущению. И лишь одна дверь оставалась для нее под запретом: та, что вела в комнату Сикорского. Ива знала, что рано или поздно ей придется ее открыть, но раз за разом откладывала этот шаг. Дверь манила к себе и с той же силой отталкивала, точно дупло в больном зубе, которое постоянно трогаешь языком, хотя и знаешь, что ничем, кроме боли, это не закончится.

Каждый раз Ива проходила мимо на цыпочках и замирала, прислушиваясь: не раздастся ли с той стороны какой-нибудь звук? Скрип кресла-каталки, шелест книжных страниц или сухое старческое покашливание. Она знала, что это невозможно, и все равно ждала. Все-таки это был дом Матушки Ночи, и иногда здесь случались чудеса.

– Что ты ищешь? – как-то спросил ее Некто Тощий.

– Не знаю, – вздохнула Ива. – То, чего уже не вернуть.

Некто Тощий повел костлявыми плечами. Под свободной одеждой шевельнулись обрубки крыльев.

– Я знаю, что это такое… – сказал он и надолго замолчал.

Ива терпеливо ждала, когда он продолжит. Может, он решится и расскажет ей свою историю? О том, как он лишился крыльев и каким ветром его занесло в дом Матушки… Но Некто Тощий заговорил о профессоре:

– Он был хорошим человеком. Знал много удивительных вещей. Мне жаль, что он ушел.

– Мне тоже, – сказала Ива и вышла из комнаты.

Без всякой причины она обиделась. Ива считала, что смерть Сикорского – это ее горе, и не хотела делить его с кем-то еще. Не только с человеком-птицей, но даже с Матушкой. Черное платье, в котором Ива была на похоронах, она который день носила не снимая, несмотря на ворчание Поварихи.

В один из дней, проходя по коридору, Ива увидела, что дверь в комнату профессора приоткрыта. Изнутри тянуло сквозняком: холодный ветер скользнул по голым лодыжкам, будто схватил ее за ногу, и Ива остановилась. Как ни странно, первой мыслью была вовсе не «Профессор вернулся!», а «Матушка отдала комнату кому-то еще?». Мысль неприятная, царапающая; Ива поморщилась. Разумеется, Матушка была в своем праве. В доме она могла как угодно распоряжаться комнатами, ни у кого не спрашивая совета и тем более разрешения. Но Ива надеялась, что в память о Сикорском Матушка оставит его келью нетронутой. В доме хватало пустующих комнат, не было особой нужды вторгаться именно в эту.

Оцепенение длилось не меньше минуты – достаточно, чтобы на смену удивлению пришли обида и злость. Ива подкралась к двери и заглянула в узкую щель.

В темноте едва угадывались очертания мебели: высоких книжных шкафов, кресла с гнутой спинкой и массивного письменного стола. Черное на черном. Если не знать, что они там есть, то и не увидишь.

– Кто здесь? – спросила Ива громким шепотом.

В ответ послышалось хриплое ворчание. Девочка вздрогнула. Она не ошиблась: внутри определенно кто-то затаился, и он не обрадовался ее визиту.

– Кто здесь? – повторила Ива, входя в комнату. И снова ворчание в ответ. Ива повернулась на звук. В темноте вспыхнули рыжие глаза, сверкнули белые клыки… Страх и гнев отхлынули, как волна, разбившаяся о волнолом, уступив место разочарованию. Это оказался всего лишь Кинджа, сумчатый волк.

– А, это ты…

Поскольку она уже вошла, не было смысла топтаться на пороге. Ива прошла к письменному столу и среди разбросанных вещей и бумаг отыскала керосиновую лампу и коробок спичек. Подкачав поршень, она зажгла ее, и комнату наполнил маслянистый желтый свет. Такой, что его можно было трогать руками.

Комната еще хранила запах старика: сладковатый и пряный, не слишком-то приятный. Теперь же к нему примешивался резкий запах пыли. У дальней стены стояло старое кресло-каталка, теперь уже никому не нужное. Клетчатый плед грудой лежал на полу, там-то и устроился Кинджа, положив голову на вытянутые лапы. Темные полоски на желтоватой шкуре выглядели так, будто их нарисовали углем.

– Тоже скучаешь? – спросила Ива, а Кинджа ответил глухим ворчанием.

При желании можно было услышать в нем и тоску, и плач и даже попытаться разобрать какие-то слова. Но Ива знала, что выдает желаемое за действительное. Кинджа был всего лишь зверем и не умел разговаривать. Умный и понимающий взгляд на самом деле ничего не значил.

Подняв керосиновую лампу, Ива прошлась вдоль книжного шкафа, разглядывая потертые корешки. Здесь было много, чудовищно много книг – и где только Сикорский их доставал? На полках теснились толстые энциклопедии и справочники обо всех вещах на свете. Потребуется тысяча лет, чтобы все это прочитать. Но теперь Ива не видела в этом смысла. Кто наставит ее в путешествии по пыльным страницам? Кто проведет по запутанным лабиринтам слов? Она умела читать, но в одиночку все равно не справиться.

Истории, которые хранили эти книги, ничуть не походили на сказки, которые рассказывала ей Матушка или Доброзлая Повариха. Сказки, даже самые странные и причудливые, Ива принимала как нечто само собой разумеющееся. Они были музыкой, звучащей у нее в крови. А в этих книгах пряталось нечто, подчиняющееся другим правилам и законам. Как она разберется с ними без Сикорского?

Ива наугад вытащила с полки увесистый том, вернулась к креслу-каталке и забралась в него с ногами. Колеса чуть прогнулись и скрипнули, приветствуя девочку. Вечность назад Ива строила планы о том, как бы изловчиться, стащить у старика каталку и прокатиться на полной скорости по коридору, да так, чтобы ветер свистел в ушах. Но сейчас сама мысль об этом вызвала у нее отвращение.

Ива поерзала на месте. Кресло оказалось неудобным: как бы она ни пыталась устроиться, что-то упиралось то в спину, то в бок, то в шею. И как Сикорский проводил в нем столько времени? А может, кресло просто скучало по своему хозяину и ему не нравилось, что его место занял кто-то другой. Матушка рассказывала, что, когда человек очень долго пользуется какой-либо вещью, та впитывает частички его души и в конце концов у нее даже может появиться характер. Характер у этого кресла был точь-в-точь как у бывшего хозяина.

Ива раскрыла книгу на середине и не удивилась, когда сразу же наткнулась на заметку о сумчатом волке, или по-ученому тилацине. На фотографии печальный зверь склонил голову над пустой миской.

– Смотри, – сказала Ива, показывая Киндже книгу, – тут написано про тебя. Хочешь почитаю?

Тилацин глубоко зевнул, так широко раскрыв пасть, что еще немного, и он бы вывернулся наизнанку. Зрелище не самое приятное, а кроме того, оно напомнило Иве о настоящем джентльмене – она вздрогнула.