– Нагляделись? – наконец произнес Дмитрий, которому надоело ждать. Пожалуй, только Ольгерд вел себя нормально – он-то уже имел возможность наблюдать кирасир.

– Что?! – возмутился Людовик.

– Возвращайся к своим людям и не трать мое время.

– Как ты смеешь со мной так разговаривать?! – просто опешил Людовик, не привыкший к такому обращению. Все-таки он был одним из наиболее могущественных монархов Европы тех лет, а потому как-то не замечал, что перед ним выгибались дугой и чуть ли не пятки лизали окружающие. И считал это само собой разумеющимся.

– А как с тобой разговаривать? – усмехнулся Дмитрий. – Твоя гордость находится за гранью разума. Пришел воевать, а ведешь себя как девица-недотрога.

– Я пришел с большой армией, – зло прошипел Людовик. – А не с этой жалкой горсткой бездельников, что наскреб ты.

Дима же вздохнул, улыбнулся, посмотрел на чистое голубое небо и продекламировал:

– Оплавлен солнцем Палестины, водой Евфрата закален, в честь императора и Рима, в честь императора и Рима шестой шагает легион[123].

– Что? – удивился Людовик, да и остальные присутствующие напряглись, не понимая, что именно и зачем говорит Дмитрий.

– Мне наскучила эта болтовня.

Людовик зло сжал губы, а Ольгерд спросил:

– Шестой легион? Ты разве привел их шесть? Я вижу только один и, как мне говорили, половинного состава.

– Ох… – тяжело вздохнул Дмитрий. – Людовик совершенно невыносим. Как ты с ним вообще можешь рядом находиться? Пару минут разговора, и меня уже тошнит от этого напыщенного петуха. Вот я и напеваю себе под нос строки из песни о гибели VI Железного легиона. Дела давно минувших дней, преданье старины далекой.

– Никогда не слышал о такой песне… – произнес Ольгерд, изрядно призадумавшись, ну и игнорируя то, как напряженно засопел закипающий Людовик.

– Странно. Ну да ладно. А старую добрую песенку о Виллемане тоже не слышал? Там добрый викинг любил играть на арфе у красивой липы. Ну а что? Чем еще викингу заниматься в свободное от грабежей время? Девочки, арфа да добрый мед. А тут, откуда ни возьмись, явился наглый тролль. Начал буянить. Вот добряк викинг и проломил ему арфой череп, чтобы не мешал бренчать по струнам[124].

– Кхм… – поперхнулся Людовик, поняв намек, остальные же смутились. Кто-то даже усмехнулся, проникшись наглостью и самоуверенностью этого человека.

– Ладно. Даю вам час. Не успеете свой табор выстроить, атакую вас как есть. А потом буду гонять ссаными тряпками по полю в назидание будущим поколениям, – произнес Император и, чуть поклонившись, развернул своего Буцефала в сторону своего войска. Разговор был закончен. Крикнув на прощание через плечо: – Грядет первый бой нового мира! Не подведите своих предков. Проиграйте мне с достоинством! Так, чтобы они улыбнулись вам, встречая в чертогах Вечности.

– Позер умалишенный! – фыркнул Людовик, еще добрую минуту смотря в спину Дмитрия, который мерно удалялся к своему войску. – Нападать! Немедленно!

Что объединенная армия и сделала.

Восемь тысяч кавалеристов, собранных с Литвы, Польши и Венгрии, медленно двинулись вперед, сразу же смешавшись. Для них строй вообще был не писан и не знаком. Напротив, многие считали вырваться вперед особой доблестью. Ну и старались, как могли. Разумеется, опередила действительно тяжелую, хоть и немногочисленную кавалерию, всякая голь, идущая в бой без доспехов да на легкой, но быстроногой лошадке.

Дмитрий же, вернувшись к войскам, занял свое положение в ордере и распорядился подать ему кофе[125] из походной кухни. Сославшись на то, что его ко сну клонит, и хотелось бы немного взбодриться. Достаточно громко, чтобы расслышали все вокруг. Он позировал. Осознанно и целенаправленно. Как для своих людей, откровенно боящихся настолько люто превосходящего врага, так и перед многочисленными наблюдателями, которых в его армии было не сильно меньше, чем у Людовика. Его поведение в такой ситуации дойдет до ушей его ближних и дальних соседей со всеми, как говорится, вытекающими.

Маленькую чашечку кофе принесли как раз тогда, когда кавалерия противника медленно пошла вперед. Огромная туча всадников нестройной массой стала приближаться, постоянно разгоняясь.

– «Саламандры»[126] к бою, – спокойно произнес он, кивнув командиру штаба.

Немедленно протрубила главная сигнальная труба, замахали флажками сигнальщики. А маленькие бронзовые пушки, названные им «саламандрами», начали выкатывать из-за пехотных порядков их расчеты.

Пушки. Именно пушки были основой его уверенности в победе. Легкие картечные фальконеты, аналогичные шведским «Regementsstycke», с которыми Густав Адольф смог в 1630-х годах разгромить огромные армии своих врагов. Пехотный полк легиона состоял из трех когорт по четыре такие «саламандры» в каждом.

Кавалерийская лава объединенной армии приближалась.

Триста метров.

Двести.

Сто пятьдесят.

– Пали! – пронзительно раздался в этом гудящем от конских копыт воздухе голос командиров батарей. Они знали, с какой дистанции бить тяжелой вязаной картечью из своих малышек.

Бах! Бабах! Ба-а-а-а-ах! Слился в протяжный грохот беглый залп дюжины фальконетов.

Легион присел, оглушенный звуками выстрелов. Кони конного полка легиона заволновались, хоть и были привыкшие к таким выстрелам. А артиллеристы бросились перезаряжать пушки. Благо, что картузы с полуготовыми зарядами это дело очень сильно облегчали. Долгие учения позволили довести эту процедуру до уровня артиллеристов Густава Адольфа – до шести выстрелов в минуту, способных буквально засыпать врага картечью.

– Пали! – вновь закричали командиры батарей, оставив раскрытым рот, дабы не оглохнуть.

Ба-ба-ба-а-а-а-ах!

Ответили двенадцать «саламандр» куда более слаженно, чем в первый раз.

Раздались свистки по центуриям.

Виии!

Виии!

Виии!

Первые ряды арбалетчиков отстрелялись по надвигающейся кавалерии противника. Выстрелили и присели, приступив к перезарядке своего оружия на коленке, а также открывая второй линии стрелков возможность отличиться.