вырвалось: «Скажи, Эрик, правда ли, что нелегально выловленная форель особенно вкусна – но ты, конечно, этого не знаешь, да?» Но нет, он этого делать не будет. До поры до времени он будет держать это при себе, а на следующее утро – придется прийти пораньше – он положит копию страницы Эрику на стол. А потом, если Эрик припрет его к стенке, он попросту будет все отрицать. Это послужит Эрику уроком. И тут Ульф мысленно схватил себя за руку. Да как это можно, подумал он. Как это только можно, быть настолько мелочным – и бесчестным? Какую постыдную вещь я чуть было не совершил, едва не опустившись до уровня Оке Хольмберга? Поступок, достойный шантажиста. Он нащупал в кармане ксерокопию. Вынул, бросил на листок короткий взгляд, а потом незаметно, под столом, разорвал на мелкие клочки. Их он выбросил в корзину для бумаг. Ему было невыносимо стыдно; не стоило ему так поступать, но, по крайней мере, он вовремя опомнился. Ульф почувствовал облегчение, как человек, подвергшийся искушению, но сумевший ему воспротивиться.

Но его испытания на этом не закончились; еще одно, новое, ждало его завтра за обедом. Именно тогда ему придется сказать Анне о Джо. Ему придется стать гонцом, который приносит дурные вести, и Ульфу это совершенно не нравилось, хотя ему и предстояло провести время в ее обществе, да еще в ресторане – обстоятельство, которое при нормальных условиях привело бы его в восторг. Он подумал о «Ко Самуи» и попытался представить, на что это будет похоже: мягкое освещение, диванчики с красной обивкой, небольшой фонтан – может быть, даже с лотосами – и вездесущим запахом лимонного сорго. В ресторанах с названиями вроде «Ко Самуи» обстановка, как правило, была именно такой. Интересно, подумал он, есть ли в Таиланде шведские рестораны? Скорее всего нет, а жаль, потому что тайцам вполне мог бы прийтись по вкусу смёрребрёд [23], будь у них шанс его попробовать. Да есть множество шведских вещей, которые могли бы прийтись им по вкусу, подумал Ульф, пускай атмосфера в Бангкоке и мало напоминала скандинавскую. Однако – продолжал рассуждать про себя Ульф – фильмы Бергмана вряд ли имели бы в Таиланде успех, потому что тайцам, скорее всего, нравятся несколько более шумные фильмы. Индусам, по крайней мере, нравились именно такие; Ульф, бывало, смотрел болливудское кино, не без удовольствия наблюдая танцевальные номера, в которых, как правило, принимал участие весь актерский состав. Подобные вещи нечасто встречаются в картинах Бергмана, или, если уж на то пошло, в скандинавском кино в целом; хотя «АББА», к которой Ульф так никогда и не смог проникнуться любовью, опасно близко подходила к этому пределу. Госпожа Хёгфорс, конечно, обожала «АББУ», и Ульфу время от времени был слышен за стенкой задорный притоп – сквозь пущенный на полную громкость «Super Trouper». Ей бы поберечься, думал Ульф в таких случаях: на совести у «АББЫ» немало жертв. Когда пожилые люди слишком уж веселятся, у них могут начаться проблемы с равновесием – а все «АББА» виновата.

Ульф подумал о Мартине; до того, как его пес потерял слух, «АББУ» он весьма уважал и, бывало, подгавкивал в такт их энергичным ритмам. Теперь, когда играла «АББА», вид у него становился озадаченный: реакция, которую доктор Хоканссон приписывал тому, что Мартин ощущает вибрации от музыки. «Именно так, – заметил ветеринар, – чувствуют музыку глухие музыканты. И с животными то же самое».

Нет, Швеция и Таиланд все-таки очень разные, продолжал размышлять Ульф, но всем пошло бы на пользу, усвой Таиланд слегка более шведский подход к жизни. Навязываться, конечно, никто не собирается; это было бы исключительно не по-шведски, но Бангкок вполне мог бы стать чуточку более рациональным местом, прибавь он себе немного шведскости. По крайней мере, шведские тук-туки были бы экологичнее тех изрыгающих клубы дыма экипажей, которые недавно фигурировали в одной виденной Ульфом телепередаче. Ульф, однако, не был уверен, как именно тайцы воспримут пожелание не изрыгать клубы дыма. Как правило, людям такое не особенно нравится; подобные комментарии кажутся им наглыми, но рано или поздно им придется прислушаться к тому, что им говорят.

Тут мысли Ульфа вернулись к предстоящему визиту в ресторан: он представил себе Анну – как она сидит напротив, изучая меню. Как бы ему хотелось побольше знать о тайской кухне, чтобы рассказать ей о всевозможных блюдах – но, скорее всего, все будет наоборот. Она расскажет ему о том, что есть в меню, а он смиренно выберет то, что она ему подскажет. Ему это доставит радость, и – он был в этом уверен – ему понравится все, что бы она ни выбрала. Но тут эта воображаемая картина омрачилась; он представил, как Анна с тревогой ждет его приговора, а у него нет иного выбора, кроме как сказать: да. Одно-единственное слово положит конец браку – целому миру. Такое короткое, такое позитивное слово может иметь столько негативных последствий. Ульф вздохнул. Иногда вздох становился единственным возможным ответом этому миру. Бывает, конечно, что человеку хочется издать какой-то более позитивный звук – ахнуть от удовольствия, например, – но все равно выходит только вздох. Именно такую реакцию вызывает у нас мир: вздох. Мы вздыхаем из-за всего того, что нам не хочется делать, но мы делаем все равно; а также из-за того, что нам хотелось бы сделать – но мы не делаем; все это и много чего еще: вздох. Weltschmerz [24]. Немецкие словечки бывают иногда удивительно кстати, и это конкретное очень подходило к тому, что ощущал сейчас Ульф. Weltschmerz: всего в двух слогах скрывались необозримые пространства, исполненные сожалений и скорби; такие же необъятные, как северные шведские равнины: безлюдные, нетронутые, первозданные – бесконечно далекие от всякого человеческого тепла.

Глава пятнадцатая. Не «АББА»

Той ночью Ульфу приснился на удивление живой сон, которому суждено было оказать куда большее влияние на реальность, чем обычному кошмару. Ульфу снилось, будто он едет в своем «Саабе» по загородной местности, а рядом сидит Мартин. Воздух свеж; ветерок, проникая в открытые окна, треплет Мартиновы уши, так, что становятся видны вставленные в них миниатюрные слуховые аппараты: непривычное зрелище. Ульфа охватывает чувство довольства: они едут куда-то без особой цели и особенно не торопятся туда попасть. Но тут атмосфера сна внезапно меняется. Впереди, за поворотом, он видит полицейскую заставу. Из-за барьера выступают две фигуры и делают Ульфу знак остановиться. В одной из фигур Ульф признает Комиссара Альбёрга.

Альбёрг изысканно