выступил, брат? Тебе понравилось, брат? – не унимался, Джо, пьянея. – Может, замолвишь за меня словечко перед продюссером?

Дюндель кивнул. Ему было смешно и вместе с тем противно.

– Послушай, брат, – проговорил Дюндель, когда восторги за столом поутихли. – Я вот что хотел спросить…

Стараясь не вдаваться в детали, елдыринец напомнил собеседнику про книги, которые тот отобрал у него далёкой шопенгауэрской ночью прошлого года. «Мне нужна запрещёнка, брат», – подытожил он со всей откровенностью. Стальной Хрен внимательно выслушал. Некоторое время он молчал, обдумывая, стоит ли давать наводку. «Брат, реально надо», – по-человечески попросил Дюндель.

Джо подозвал второго метиса, которого звали Фернандо, и молча уступил ему своё место рядом с елдыринцем. Дюндель повторил для Фернандо свою просьбу. Усмехнувшись, Фернандо задумался: он явно не доверял малознакомому парню, которого когда-то ограбил. Видя это, Дюндель пообещал Фернандо несколько своих гонораров. Размышляя о том, как бы обставить дело наиболее безопасным образом, метис колебался. Тогда Дюнделю пришлось накинуть ещё пару сотен космотугриков. Добыча выглядела очень жирной – и сердце упрямого Фернандо, наконец, растаяло.

– Так и быть, – произнёс он неохотно. – Постараюсь достать для тебя какую-нибудь запрещёнку. Те самые стихи не обещаю, но что-то похожее точно найду.

Место встречи несколько раз менялось: продавец опасался банальной «подставы». Хотя Фернандо торговал запрещёнными книгами отнюдь не впервой. Сделка произошла посредством удалённой ячейки. Дюндель и сам немного струсил, забирая оттуда «товар» – голографическую лайку. Сердце его заходилось от счастья: вот-вот он познакомит Гвендельфину с волшебством поэзии!

Достать удалось только Ахматову. Прежде чем показывать стихи девушке, нужно было прочитать их самому. Ёрзая в такси, елдыринец думал только о том, как бы поскорее добраться до дома. Оказавшись, наконец, в квартире, он плотно занавесил шторы и дрожащими руками активировал книгу… Тотчас же его охватило изящное очарование рифмы; забывшись, он растворялся в причудливых оборотах слова и мысли. Это было потрясающе – снова, как в первый раз, встретиться с литературой древних гуманоидов.

«Удивительная точность, – думал Дюндель, – рифма и ритм будто математически выверены». В каждой строфе заключалась гармония и красота. Неспособный добиться её в своих текстах, Дюндель ощущал тупую, бессильную зависть к тем далёким поэтам, что умерли давным-давно. А самым страшным было то, что его чувство к Гвендельфине невозможно было описать стандартным набором «пацанских» фраз. «Как же все эти люди слушают меня и мне подобных, когда существует… это?» – думал Дюндель, познав какое-то неведомое откровение. – Возможно, им просто нравится крутой, современый бит»…

Волнуясь, елдыринец ждал возлюбленную. Больше всего на свете несчастный Дюндель боялся того, что Гвендельфина сочтёт его ботаном и соплежуем – и всё же не мог не показать ей стихи. Наконец, она явилась – томная, благоухающая, в стильном бирюзовом платье с пайетками… Он любовался, пока она снимала туфли в прихожей. «Из-за смога перекрыли аэротрассу… Я чуть не умерла, пока ехала наземным транспортом!»

– Малыш, – обратился к ней Дюндель, набравшись смелости, – я хотел бы подарить тебе кое-что необычное.

Улыбаясь, Гвендельфина вошла в комнату – и тут же увидела перед собой активную голограмму, раскрытую над столом.

– Что это? – спросила она.

– Это стихи, – объяснил елдыринец. – Я очень люблю стихи… И вот решил поделиться ими с тобой.

Усевшись на мягкий пуф, Гвендельфина принялась водить глазами от строчки к строчке. Выражение её лица менялось по мере того, как она перелистывала страницы: удивление постепенно оборачивалось тревогой.

– Тебе что, не нравится? – спросил Дюндель, почувствовав неладное.

Гвендельфина не отвечала, продолжая пялиться в текст – и губы её неразборчиво повторяли ахматовские четверостишия. Внезапно она посмотрела на Дюнделя каким-то странным, не в меру осознанным взглядом и тихо произнесла:

– Я помню эти стихи наизусть.

Елдыринец стоял, ошарашенно хлопая глазами. Он знал, что его избранница – высокоинтеллектуальная дива, и всё-таки не ожидал ничего подобного. Реакция Гведельфины здорово смутила беднягу.

– Ну, – проговорил Дюндель, – в следующий раз достану для тебя что-то более оригинальное…

– Нет-нет, мне очень нравится! – успокоила его Гвендельфина. Это было приятно: впервые в жизни она не восприняла подарок как должное.

– Ну, тогда я рад, – сияя, произнёс елдыринец. – А где ты выучила эти стихи?

Гвендельфина нахмурила брови и попыталась собраться с мыслями.

– Я… не помню, – призналась она после короткого молчания. Мысль, которая напряжённо формировалась в её голове, снова расклеилась на мелкие кусочки.

Это был необыкновенно странный вечер. Вместо того, чтобы смотреть очередную комедию господина Какашкинда, влюблённые сидели в тишине и обсуждали творчество Ахматовой. Никогда ещё речь Гвендельфины Куколки не звучала так осмысленно. «Повреждённые связи между клетками головного мозга способны ненадолго восстанавливаться», – скажет по этому поводу принцесса Визулинда.

– Я откуда-то помню, что её мужа и сына арестовало правительство, – грустно сказала девушка.

– За что? – испуганно спросил Дюндель.

– Они были космическими партизанами, – ответила Гвендельфина, усмехнувшись горькой шутке.

– Ну, это вряд ли, – возразил Дюндель. – Космических партизан тогда ещё не изобрели. И вообще, древние гуманоиды могли путешествовать только на соседнюю планету… Какой, спрашивается, из Николая Гумилёва космический партизан? Ерунда получается…

Гвендельфина посмотрела на него каким-то скорбным, сумрачным взглядом и тихо произнесла:

– Разговоры о Внутренней Вагине – вот что действительно ерунда.

Стояла поздняя ночь. Не поднимая штор на окнах, елдыринец включил массивные светильники. Он был здорово озадачен – и одновременно ощущал небывалое упоение: рядом с ним, поджав ноги, сидела улучшенная версия его возлюбленной. Каким-то удивительным образом Гвендельфина открылась в новом свете – и вот, помимо плотского влечения, Дюндель чувствовал близость её души. То, что ранее он воспринимал лишь тонким естеством, теперь, наконец, утвердилось и стало ясно, как день.

Вернувшись за стол, девушка перелистывала книгу. Глядя на неё, Дюндель понимал, что не напрасно затеял покупку запрещённых стихов. «Нужно снова связаться с дилером, – невольно пронеслось у него в голове. – И, в конце концов, для чего мне такой дорогой монитор?»

– Посмотри, – внезапно проговорила Гвендельфина, – вот это четверостишие… Как ты его понимаешь?

Подойдя ближе, елдыринец наклонился над её плечом. Гвендельфина показывала ему отрывок из известного стихотворения «Мужество».

Не страшно под пулями мертвыми лечь,

Не горько остаться без крова,

И мы сохраним тебя, русская речь,

Великое русское слово.

– Ну… даже не знаю, – проговорил Дюндель, почесав затылок. – Здесь явно про какую-то войну…

– Мне кажется, – задумчиво сказала Гвендельфина, – Ахматова пыталась сохранить свою культуру перед лицом чего-то действительно ужасного.

Поздним утром, когда влюблённые проснулись в огромной кровати, от ночного разговора не осталось и следа. Волшебство растаяло. Гвендельфина вела себя, как обычно: разговоры о шмотках, Внутренней Вагине, модных кафе… Увы, даже лучшие образцы поэзии неспособны справиться с тяжёлой степенью лазерной идиотии. Однако, несмотря на