начался интерес Дюнделя к поэзии, осталось у Фридриха, однако рэпер помнил его наизусть. Купив себе лайку, он записал туда знакомые строки в виде текстового файла. Со временем Дюндель почтил забыл о его существовании, однако в один прекрасный день случайно наткнулся на знакомый ярлык. Елдыринец перечитал стихотворение несколько раз – и тут же почувствовал пронзительное укол восторга. Весь последующий день Дюндель был сам не свой. Где-то в глубине его нехитрого естества бродило и зрело то свежее, что он, бывало, испытывал давным-давно – тогда, когда сочинил свой первый рэп и исполнил его друзьям.

 В тот вечер Дюндель провёл концерт на удивление душевно. «Откуда же всё-таки берётся вдохновение?» – думал елдыринец по дороге домой. Несмотря на усталость, он был на подъёме. Там, где он выступал, уже стояла глубокая ночь, а в Каролин-Порко всё ещё догорал закат. Отблески небоскрёбов ослепляли его мгновенными вспышками, а розовые облака на красноватом небе миловидно топорщились, укладываясь во взъерошенные миражи. Безумно хотелось увидеться с Гвендельфиной – и плевать на то, что деньги ему обещали только послезавтра… Увы, Гвендельфина была занята на презентации своей новой книги.

 Дюндель долго не мог уснуть: непонятно откуда накатывали необыкновенные, отчаянные идеи и рифмы. Наконец, Дюндель он, что не в силах побороть лихорадку своего разума. Какой, к чёрту, сон, когда его распирает от желания написать что-то неслыханное? Эта одержимость – похлеще любого карфагена!

 Встав с постели, дюндель направился туда, где обычно творил: в его квартире была специальная комната, оборудованная под студию. Впервые за долгое время елдыринец чувствовал удовольствие от работы. Строки ложились сами собой; в них было всё, что довелось пережить за последнее время – боль, ярость, разочарование, надежда… В конце концов Дюндель уже не мог контролировать своё исступление, которое кровью сердца лилось из его открытой души…

Внутри клокочет… Выход за грань?

Это не то, чего хочет публика -

Заработаешь, парень, дырку от бублика…

Лучше пиши популярную дрянь.

Кассовый – значит массовый.

Штампуй рифмы, как автомат.

Угождай, ублажай, обсасывай –

Ради того, чтоб вписаться в формат.

Публика – быдло, мозги проштампованы.

Выйти за рамки? Слишком рискованно.

Дели их на группы: это – дядино, это – тётино,

Каждому – свой кусок стандартной блевотины…

 Закончив с текстом, Дюндель положил его на музыку довольно легко. Продукт был неидеален – однако он всё-таки вписывался в теперешние дюнделевы понятия о качестве. Елдыринец сожалел об упущенном времени; он чудовищно стыдился того, что на полном серьёзе писал в прошлые годы… Сейчас, наконец, ему было не стыдно. Это было для него наградой за стойкость: вместо того, чтобы подсесть на наркотики, он выбрал любовь и поэзию.

 Дюндель назвал новую композицию «Прозрение», отослал её Феликсу и отправился в постель. Теперь всё будет иначе. Что бы ни говорили продюссеры – больше никакой халтуры!

 Новый день начался особенно радостно. Проснувшись, Дюндель позанимался на тренажёрах, что случалось с ним крайне редко. Собираясь на репетицию, он предвкушал восторги по поводу нового трека. «Это вам не какая-нибудь тачка-жрачка, – смеялся про себя довольный рэпер. – Хотел бы я увидеть лицо Харальдюфа, когда он услышит мой настоящий хит!»

 На репетиции Дюндель импровизировал, пытаясь улучшить свои старые тексты. Наконец, настало время триумфа: Дюндель спросил у Феликса, можно ли исполнить «Прозрение» прямо сейчас.

– Пожалуй, не стоит этого делать, – сухо отозвался тот. – Зайди ко мне, когда освободишься.

 Обескураженный, Дюндель продолжил репетицию. Он думал только о том, как бы поскорее закончить. Его смутила фраза, которую сказал Феликс. Елдыринец так разволновался, что даже перепутал слова в одном из своих треков – и этого, конечно, никто не заметил. «Возможно, композиция немного сыровата, – рассуждал Дюндель, – и следует подработать некоторые детали».

 Услышав, наконец, долгожданное «все свободны», Дюндель с нетерпением направился к Феликсу.

– Ну что? – спросил он без всяких предисловий. – Понравился новый трек?

 Феликс смотрел на него без особого восторга – и елдыринец тут же почувствовал неладное.

– Знаешь, – медленно проговорил менеджер, – боюсь, нам не стоит включать его в программу…

 Сердце Дюнделя замерло.

– Почему? – спросил он, побледнев.

– Боюсь, публика не оценит… Ты ведь понимаешь, о чём я.

 Дюндель понимал – вернее, смутно чувствовал . Гуманоиды не любили критику.

– Видишь ли, – продолжал Феликс, – популярность – довольно капризная штука… Публика не терпит, когда кто-то начинает ругать её вкусы. Чтобы удержать аудиторию, нужно делать то, что ей нравится. А твои откровения только отпугнут фанатов. Не обижайся, бро, но трек – неформат. Хочешь заработать? Пиши по-старому.

 Дюндель вышел от Феликса потрясённый. Единственное произведение, за которое он мог бы себя уважать, было отвергнуто. «Прав был Антоха, – думал елдыринец, – запрещённые стихи принесли мне одни беды… Но как мне теперь писать по-старому?» Дюндель чувствовал себя так, будто его карьера окончена. От «пацанских откровений» было тошно. А тем временем трек «Тачка, жрачка и колбаса» признали лучшей песней года.

 Тогда-то Дюндель понял, почему в Мундиморе запрещают многие произведения. «Они пытаются создать особую культурную среду, – догадался Дюндель. – Без качественных, талантливых образцов гораздо легче навязать своё – незатейливое и бездарное».

 С тех пор бедняге приходилось жить в отвратительной двойственности. Он по-прежнему исполнял свои старые хиты и машинально писал новые: «тачка», «сучка», «бухло», «бабло»… Однако, приходя домой, он украдкой садился за клавиатуру и пытался поймать ноту более тонкого вдохновения. Оно приходило далеко не всегда – зато, приходя, вознаграждало сторицей. Контракт с Харальдюфом запрещал Дюнделю распоряжаться своим творчеством. Стихи и треки елдыринец писал «в стол». Единственными критиками были Антоха и Гвендельфина. Иногда Дюндель размышлял о словах Феликса. «Неужели он действительно прав?» – думал елдыринец. Однако Дюндель чувствовал: среди слушателей найдётся немало тех, кто полюбит его «неформатные» произведения.

Несмотря на то, что Дюндель потерял контакт со своей аудиторией, в его жизни всё ещё оставались две главных ценности: любовь и поэзия. Гвендельфина была его вдохновением. Ему не хватало с ней дружеского плеча, как с Маргаритой, но этот недостаток восполняла страсть. Гвендельфина сводила елдыринца с ума. Лишь иногда, во время чтения стихов, Дюндель мог услышать от неё разумное слово – и тогда между ними случались интересные беседы. Гвендельфина менялась на глазах: её взгляд становился ясным, а речь – осознанной. Эта метаморфоза была недолгой: через несколько часов Гвендельфина вновь превращалась в модную блоггершу. И всё же бедняга Дюндель прощал ей глупость: она ведь женщина, что с неё взять? Ради коротких моментов счастья елдыринец готов был терпеть многое.

В один роковой вечер Дюндель попробовал связаться с возлюбленной – и не получил ответа. Накануне