Маленький Макс тянул сразу две телеги, вторую прицепили к его собственной, когда другая лошадь была убита. Вскоре Мюллер осмотрел своего подопечного с головы до копыт.

– Все в порядке, Мюллер? – спросил я.

– Так точно, герр ассистенцарцт! На нем ни одной царапины!

Повозки одна за другой подъезжали к самому крыльцу, санитары заносили одеяла и медицинское оборудование обратно в санчасть. Потом Кунцле и русские возницы отвели лошадей в конюшню. Вскоре все собрались в помещении санчасти, и Тульпин подробно рассказал обо всем.

Он благополучно доставил всех наших раненых на дивизионный медицинский пункт и передал их местному персоналу. Потом он отправился к соседней деревне и со всей колонной спрятался в кустах. Там он подождал, пока русские танки не уехали. Теперь в деревне не осталось больше никого из русских, однако там царила полнейшая неразбериха. На батальонный перевязочный пункт сносили раненых, убирали на обочину дороги раздавленные противотанковые пушки, вновь устанавливали в траншеях на окраине деревни пулеметы. Когда первым раненым оказали помощь и погрузили на наши телеги, уже начало смеркаться. Здесь было одно ранение в брюшную полость, одно ранение легкого и трое бойцов с ранением в голень. Эти трое взяли с собой свое оружие и прихватили еще по три гранаты каждый.

Выехав из деревни, не успели они проехать и двухсот метров, как вдруг попали под сильный вражеский огонь. Они защищались не щадя своих сил, бросая гранаты и стреляя по вспышкам дульного пламени, хорошо видного в темноте. Мориц, шедший во главе колонны, после того как его русский возница был убит пулей, попавшей ему в голову, галопом ускакал прочь. В ходе боя была убита еще одна лошадь, а один из санитаров был ранен в руку. В конце концов Тульпин и его команда отбили нападение и вернулись назад в деревню. Тогда командование соседнего батальона предоставило им для охраны во время поездки на дивизионный медицинский пункт отделение пехотинцев. На всем пути следования Тульпин тщательно осматривал окрестности в поисках Морица и фельдфебеля с ранением в живот. Однако все было напрасно, они словно сквозь землю провалились. Когда они добрались до того места, где русские устроили засаду, то распрягли убитую лошадь и прицепили ее телегу к телеге Макса. После этого колонна с ранеными добралась до дивизионного медицинского пункта без происшествий.

– Генрих был уже там, а наш раненый фельдфебель лежал на операционном столе. Вот и все, герр ассистенцарцт! – На этом Тульпин закончил свой рассказ.

Когда я вернулся на командный пункт батальона, все уже спали. Один только Нойхофф, которого уже давно мучила бессонница, все еще бодрствовал.

– Они вернулись? – сразу же спросил он меня шепотом.

– Так точно, герр майор! Всех раненых доставили на дивизионный медицинский пункт. На колонну совершили налет русские, но унтер-офицер Тульпин отлично проявил себя. Считаю, что он заслужил, чтобы его наградили Железным крестом 2-го класса! – прошептал я в ответ.

– Завтра утром подайте мне подробное донесение об этом!

Он повернулся на другой бок, я задул свечу и уже через несколько минут заснул, надеясь, что в эту ночь иваны оставят нас в покое.

И действительно, в течение всей ночи русские не беспокоили нас, и даже весь следующий день прошел спокойно.

Ближе к обеду на командный пункт батальона явился Больски. Отдав честь, он доложил:

– Я приказал арестовать унтер-офицера Шмидта за невыполнение приказа и трусость перед лицом врага!

В комнате воцарилась гнетущая тишина. Нойхофф был ошеломлен и раздосадован. Он прочел рапорт Больски и, не проронив ни слова, положил его на стол.

– У меня в голове не укладывается, – сказал он наконец. – Он же всегда был примерным солдатом! Награжден Железными крестами 2-го и 1-го класса!

Нойхофф отодвинул от себя рапорт Больски.

– Это сулит одни лишь неприятности! – продолжал он. – Я обязан передать его в штаб полка, а это означает, что Шмидту конец! Верный смертный приговор!

Как следовало из рапорта Больски, русские атаковали правый фланг 10-й роты. Все схватили свое оружие и бросились занимать свои места в траншеи. Только унтер-офицер Шмидт не двинулся с места и остался в своем блиндаже, где его в конце концов и обнаружил Больски, который совершал обход позиций. Шмидт выглядел растерянным, и казалось, что он испытывает панический страх. Больски потребовал, чтобы он присоединился к своим товарищам. Шмидт неохотно отправился к подчиненному ему пулеметному расчету, но продолжал оставаться совершенно безучастным и не отдавал своим бойцам никаких приказов. Больски еще раз в категорической форме приказал унтер-офицеру Шмидту – на этот раз в присутствии его подчиненных – приступить к исполнению своих обязанностей и принять участие в боевых действиях. Поскольку он должен был срочно организовать оборону для отражения вражеской атаки, у Больски не было больше времени заниматься унтер-офицером Шмидтом. Но когда через некоторое время Больски еще раз зашел на позицию пулеметного расчета Шмидта, того не оказалось на месте, так как он снова вернулся в свой блиндаж. После того как русская атака была отбита, Больски приказал арестовать Шмидта, собрал показания свидетелей и написал рапорт.

Это был действительно явный случай невыполнения приказа и проявления трусости перед лицом врага. Хорошо зная унтер-офицера Шмидта, никто никак не мог поверить в такое. Я вспомнил о том, как в первый день Русской кампании Шмидт прикрывал меня огнем своего пулемета, когда я обнаружил рядом с белым флагом с красным крестом своего убитого друга Фрица. Я вспомнил, как мужественно вел себя Шмидт во время боя за перешеек у деревни Гомели. И во время нашего прорыва 2 октября он образцово исполнил свой долг, за что и был награжден Железным крестом 1-го класса. Сразу после боя он добровольно вызвался пойти со мной, чтобы забрать раненого обер-лейтенанта Штольце с минного поля. Если в рапорте Больски все было указано верно, а в этом не было никаких сомнений, то тогда, очевидно, Шмидт был серьезно болен.

Его поместили в комнату, находившуюся рядом с канцелярией батальона, и поставили у двери охрану из двух бойцов штабной роты. Личное оружие у Шмидта, конечно, отобрали. Когда я вошел в комнату, он сидел на стуле, опустив голову и погрузившись в свои мысли. Услышав скрип двери, он поднял голову и испуганно посмотрел на меня. Это был уже не тот порывистый, неугомонный унтер-офицер, которого я знал. Шмидт изменился до неузнаваемости и, несомненно, страдал от тяжелой депрессии. Разумеется, я не мог сразу установить, о каком виде депрессии шла речь в данном случае. Но одно было ясно: передо мной сидел душевнобольной человек.

В траншее, занятой 10-й ротой, мне рассказали, что последние восемь дней Шмидт с мрачным видом бесцельно слонялся вокруг, не проявляя ни к чему никакого интереса. Он часами сидел в одиночестве, апатично уставившись в одну точку, и почти ничего не ел.

Я отправился к Нойхоффу. Тот уже передал рапорт Больски в штаб полка. Когда я рассказал ему о том, к какому выводу пришел, осмотрев Шмидта и опросив его сослуживцев, Нойхофф был крайне озадачен и не знал, что же ему теперь делать.