Нигде не было видно ни одной живой души, когда вскоре эти Т-34 загрохотали по деревенской улице. Все наши солдаты куда-то попрятались. Мои три санинструктора и я осторожно выглядывали сквозь щели закрытых оконных ставен перевязочного пункта. Объятые ужасом, мы наблюдали, как танки с грохотом и лязгом пронеслись всего лишь в трех метрах от нашего дома. Если они сейчас выстрелят по нашему дому, мелькнуло у меня в голове, то мы все окажемся погребенными под его обломками.

Неожиданно из-за соседнего дома выскочил гренадер с противотанковой миной в руках, которую он швырнул под гусеницы одного из танков. Раздался оглушительный взрыв. Т-34 резко остановился, вверх взметнулись языки пламени. Один за другим члены экипажа покинули горящий танк и попытались укрыться во втором русском танке. Однако все было напрасно, пули наших бойцов оказались быстрее. Правда, попытка подорвать и второй танк не удалась. Еще некоторое время второй Т-34 поливал деревенскую улицу огнем пулеметов, который, однако, не причинил нам особого вреда, потом русский танк медленно развернулся и удалился тем же самым путем, каким и прибыл в деревню. Мы увидели, что он покатил к соседней деревне, где присоединился к своим товарищам, все еще грохотавшим по опустевшей деревенской улице.

А у нас на безлюдную до сих пор улицу со всех сторон устремились немецкие солдаты. Они выходили из всех домов, щелей и укрытий и со смехом смотрели на пылающий Т-34, в то время самый мощный танк в мире.[62] Эти танки выпускались в огромном количестве в Сталинграде, на многих других заводах Урала и Сибири.[63] Т-34 оказался ниже, чем все выпускавшиеся до сих пор средние танки, у него была значительно более мощная броневая защита и скошенные бронированные противоснарядные борта корпуса, от которых выпущенные по танку снаряды отскакивали рикошетом, и сварная башня из катаных плит и листов. У него была более высокая скорость, чем у других танков, и он был оснащен 76-мм пушкой и пулеметами. Время от времени горящий колосс сотрясался от сильных взрывов. Это внутри его бронированного корпуса рвались снаряды к танковой пушке и патроны к пулеметам, что для окруживших танк немецких солдат не представляло никакой опасности, так как осколки не могли пробить толстую броню танка.

Соседний батальон все еще вел бой с прорвавшимися на его участке семью Т-34 и пришедшей им на помощь вражеской пехотой. Наш резерв под командованием обер-лейтенанта Крамера находился на правом фланге в полной боевой готовности. Я снова отправился на свой перевязочный пункт.

Туда уже были доставлены четверо раненых из 10-й роты и помощник повара Земмельмайер. Он находился в окопе этой роты, где навещал своего друга, когда шальная пуля ранила его в шею. И вот теперь всегда такой веселый «кёльнский малый» лежал бледный как полотно на полу и жадно хватал ртом воздух. Его пульс едва прощупывался. Очевидно, он потерял много крови и находился в сильном шоке.

У Земмельмайера было слепое ранение в шею, пуля вошла примерно на два сантиметра ниже левого уха. Однако само ранение представляло меньшую опасность, чем его общее состояние. Должно быть, пуля попала в него уже на излете и поэтому проникла не очень глубоко. С помощью зонда я нащупал ее сантиметрах в пяти от входного отверстия. К счастью, сонная артерия (Carotis interna) не была задета, в противном случае Земмельмайер наверняка истек бы кровью еще по пути на перевязочный пункт.

Плохое общее состояние раненого было вызвано не большой потерей крови, а сильным нервным шоком. Очевидно, пуля повредила некоторые важные вегетативные нервные стволы и теперь давила на кровеносный сосуд или на другой нервный ствол. Я осторожно ввел в раневой канал тупой пинцет, ухватил пулю и смог без особых усилий извлечь ее. Кровотечение из пулевого канала усилилось, однако оно было чисто венозным. Мы приподняли раненого и наложили на шею легкую давящую повязку, чтобы остановить кровотечение. К сожалению, его общее состояние продолжало ухудшаться. Я распорядился подготовить шприц с кардиазолом, чтобы поддержать сердце и кровообращение. Однако, когда после наложения повязки мы осторожно опустили Земмельмайера на солому, сделав несколько слабых вдохов, он совсем перестал дышать. Я тотчас ввел в вену на руке кардиазол, однако все было напрасно. Когда я приложил к груди раненого стетоскоп, чтобы прослушать сердце, оно уже не билось.

– Скончался! – вырвалось у меня.

Мюллер и Генрих удивленно смотрели на меня.

– Скончался? – повторил Генрих.

– Паралич сердца! Попытаемся сделать внутрисердечную инъекцию! Укол прямо в сердце! Это последний наш шанс спасти его! Быстро, Мюллер! Десятисантиметровую иглу и один кубик супраренина… Генрих! Йодный тампон! Быстро! Быстро!!

Я смазал йодом область сердца. В тот же самый момент, когда я отбросил тампон в сторону, Мюллер подал мне шприц с насаженной на него длинной тонкой иглой.

Я ввел иглу в четвертое межреберное пространство слева, непосредственно рядом с грудиной. Жизнь солдата зависела от того, удастся ли мне с первого раза попасть в сердечную мышцу. Я осторожно направил иглу с обратной стороны грудины вниз. На глубине около двух с половиной сантиметров почувствовал легкое сопротивление: именно здесь должна была находиться сердечная мышца! Я ввел в нее иглу и в качестве доброго знака мог констатировать, что вследствие механического раздражения уколом сердце сжалось. Я продолжал вводить иглу все глубже и глубже. Игла погрузилась примерно на пять сантиметров и должна была находиться в правом желудочке сердца. Чтобы проверить, правильно ли располагалась игла, я отсосал своим шприцем немного темной, венозной крови, которая смешалась с супраренином. Тогда я медленно ввел в сердце эту смесь супраренина и крови и вытащил иглу. Средство для оживления сердца находилось теперь в нужном месте. Но было ли оно достаточно сильным, чтобы преодолеть паралич?

– Генрих, искусственное дыхание!

Он начал проводить искусственную вентиляцию легких, а я – внешний массаж сердца. Потом я снова приложил свой стетоскоп к груди Земмельмайера. Действительно! Я уловил слабый, едва слышимый стук. Сердце снова заработало! Случилось то, о чем мы молились.

– Приложите к его рту зеркало, Мюллер!

Вначале поверхность зеркала оставалась совершенно чистой, но не прошло и минуты, как она начала постепенно запотевать, сначала слегка, а потом все сильнее. Земмельмайер снова дышал! Его грудь вздымалась сначала слабо, а потом все сильнее. Он делал первые вдохи в своей новой жизни. Для стимуляции дыхательной деятельности я ввел ему в вену еще одну дозу лоболина. Дыхание сразу стало заметно глубже и равномернее.

Минут через пять наш помощник повара снова открыл глаза, его взгляд постепенно становился все более осмысленным, словно он возвращался к нам из очень далекого далека.