Подошел Генрих, одетый в свою теплую куртку, и сразу же, не мешкая, отправился в путь. Я увидел, как раненый фельдфебель на прощание поднял руку, и понял, что его сердце было переполнено радостью и благодарностью Господу.

Мюллер все еще стоял подле Морица и ласково поглаживал бедную лошадку по нежным, теплым ноздрям.

– Бедный, маленький Мориц! – причитал он. – Кажется, он тяжело ранен. Есть ли еще хоть какая-нибудь надежда?

Я внимательно осмотрел рану. К сожалению, она оказалась очень глубокой, да и брюшина была тоже задета. Без всякого сомнения, скоро начнется сильное воспаление, которое приведет к смерти животного. Оставалось только одно, что мы могли сделать для верной лошадки: из сострадания пристрелить ее. Это была, конечно, не слишком щедрая благодарность за героизм маленького Морица.

– Дайте мне повод! – велел я Мюллеру, который со слезами на глазах смотрел на меня. Он еще раз погладил Морица по морде, и в ответ лошадка вскинула голову, словно прощаясь.

Мы с Морицем двинулись по деревенской улице, как часто делали это совсем недавно после завершения очередного длительного перехода. Перед домом, где размещалась полевая кухня, я остановился и распорядился позвать унтер-офицера, ведавшего кухней.

– Вот хороший, молодой конь! – сказал я. – Он смертельно ранен, но в остальном абсолютно здоров!

Унтер-офицер выжидательно уставился на меня.

– Вы можете забрать его себе! Я прошу только об одном: лошадка должна умереть быстро и безболезненно. Для меня это очень важно. Вы меня поняли?

Лицо повара озарилось радостной улыбкой. Для него Мориц ничем не отличался от нескольких дюжин других лошадей, которых он забил в последнее время. Кивнув, он сказал:

– Герр ассистенцарцт может не беспокоиться по этому поводу, лошадь будет забита немедленно и безболезненно. У нас достаточно специалистов такого дела!

Я почувствовал себя законченным подлецом. Резко повернувшись, я оставил маленького Морица стоять у входа на полевую кухню – терпеливо ожидая, пока его забьют. У меня за спиной раздался выстрел. Этот выстрел означал для Морица окончание долгого пути через Польшу, по Наполеоновскому тракту, через Белоруссию,[66] через мост под Полоцком, мимо озера Щучье, через Волгу до этой маленькой деревушки, где Морицу было суждено сделать свои последние короткие шажки до дверей дымящейся полевой кухни…

Обуреваемый такими мрачными мыслями, я вернулся на перевязочный пункт. Мюллер сидел на ящике с медикаментами и потеряно смотрел на мерцающее пламя свечи. До сих пор у нас все еще не было никаких вестей от Тульпина. Возможно, раненый фельдфебель оказался единственным выжившим из всей колонны? Вероятно, только одному Морицу с его телегой удалось прорваться, а все остальные были убиты русскими. Чем больше я об этом думал, тем более вероятным мне это казалось. По-видимому, колонна с ранеными напоролась на крупный вражеский дозор и была уничтожена. В моем воображении картина этой расправы рисовалась в самых мрачных тонах. Свеча догорала, минуты проходили одна за другой. Никто из нас не мог проронить ни слова. Мы ждали, ждали…

Я отправился на командный пункт батальона и рассказал Нойхоффу о возвращении одного только Морица. Потом я спросил, не было ли каких-нибудь сообщений из штаба полка о судьбе санитарной колонны.

– Нет, абсолютно ничего! – прозвучало в ответ.

Офицеры штаба один за другим отправились спать.

– Не хотели бы вы прилечь здесь, Хаапе? – спросил Нойхофф. – Ведь, в конце концов, вы ничего не можете изменить! Возможно, завтра случится какая-нибудь еще большая неприятность, и вам следует поберечь свои силы и отдохнуть!

– Я подожду, по крайней мере до тех пор, пока не вернется Генрих! – ответил я. – У меня еще есть дела на перевязочном пункте. Спокойной ночи!

Мюллер все так же, молча, сидел на ящике с перевязочным материалом. Я взял журнал регистрации раненых и погибших бойцов нашего батальона. В нем было 118 фамилий. Много ли это было? Да, собственно говоря, нет. Менее 15 процентов от общей численности личного состава.[67]

В самом начале списка стояли фамилии лейтенанта Штока и унтер-офицера Шефера, вскоре к ним добавились Дехорн и Якоби. Ниже я прочел: Крюгер, Шепански, Штольце, Хиллеманнс, Макс Хайткамп. Казалось, что эти фамилии как будто выделяются из общего списка, словно они были написаны более крупными буквами. Я прекрасно понимал, что в эту книгу смерти и страданий еще будет вписано немало фамилий. И позади многих из них будет начерчен крестик… Как хорошо, что в этот момент я еще не знал, каким станет этот список к концу года; сколько еще фамилий будет занесено в эту книгу, прежде чем мы подведем баланс 1941 года.

Снаружи раздались голоса. Мюллер и я бросились к двери. По деревенской улице к нам приближалась группа людей и вереница подвод. Одна, две, три, четыре, пять повозок и четыре лошади! Генрих, Тульпин, Кунцле, четыре санитара-носильщика и четверо русских добровольцев![68] Унтер-офицер Тульпин подошел ко мне и доложил:

– Все раненые переданы в санитарную роту! Один санитар-носильщик ранен в плечо, один русский возница убит! Одна лошадь убита, одна ранена! Все повозки и медицинское оборудование доставлены на место!

Таков оказался ответ на все наши мрачные мысли! Мюллер и я радостно приветствовали всех. Мы были вне себя от счастья, как будто они снова восстали из мертвых. Потом мы внимательно осмотрели колонну.