– Да, я вижу, – кивнул он, – ночь у тебя действительно былатрудная и нервная.

Подошел официант, и Красавченко заказал себе два жульена,говяжью вырезку с кровью, французский картофель, большой овощной салат,томатный сок.

– Ничего не ел со вчерашнего вечера, – объяснил он, – посленочной работы у меня просто волчий аппетит, даже в девять утра могу сожратьполный обед. Ну, что вы на меня так смотрите? Нет, она ничего не знает пропобрякушку. Я допросил ее по полной программе. Результат нулевой. Вообще, всеэто какой-то абсурд. Такое ощущение, что мы с вами оба сошли с ума. Кстати, явсе хотел вас спросить, насколько близко вы знакомы с нашим заказчиком?

– Ты уже трижды задавал мне этот вопрос.

– Разве? Ну ладно, задам еще раз. Тем более сейчас этоособенно актуально.

– Почему?

– Потому, что мы с вами в тупике. Работа закончена, вовсяком случае моя часть работы.

– С чего ты взял?

– Больше некого допрашивать. Беляева – последнее звено вэтой цепочке.

– Есть еже другие пути. Подпольные ювелиры, их, междупрочим, не так уж много, и кое, с кем из них мы можем встретиться. Есть потомкитех людей, которые поселились в Батурине сразу после революции. Мы ведь началис пятидесятого года, то есть пропустили больше двадцати лет.

– – Да, конечно. Поиском этой брошки можно заниматься доконца своих дней. Предки, потомки, ювелиры, огороды… Поймите вы, нельзядействовать, рассчитывая только на счастливый случай. Лучше вообще ничего неделать, чем дергать удачу за хвост. Она усклользнет, как ящерица, у нее хвостновый вырастет. – Красавченко замолчал, ожидая, пока официант расставит передним тарелки. Он снял дымчатые очки, чтобы лучше разглядеть свою кровавуюговядину. Павел Владимирович успел заметить, как неприятно он ест, каждый кусокподносит близко к глазам, вертит на вилке, потом стремительно отправляет в роти жует быстро, жадно, кося глазами в сторону, как пес, который стащил чужуюкость.

– Нельзя рассчитывать на счастливый случай, – повторил он,прожевав первый кусок мяса, – но вы так и не ответили мне, насколько хорошознаете заказчика. Вы его видели? Или он вышел на вас через посредника?

– Видел пару раз.

– И какое он на вас произвел впечатление?

– Я не понимаю, к чему ты клонишь? При чем здесь мои впечатления?

– При том… – он отправил в рот второй кусок, глотнулминералки, – мне кажется, он больной.

– Кто?

– Наш заказчик.

– Очень интересно, – усмехнулся Павел Владимирович, – откудатакие мрачные подозрения?

– Ну, подумайте сами, разве нормальный человек вышвырнеттакие деньги на ветер? Сколько он уже потратил ради этой несчастной брошки?Нет, он точно больной.

– А ты знаешь, Толик, в прошлом году на аукционе «Сотби» запотертого плюшевого медведя было заплачено пятнадцать тысяч долларов.

– Правильно, – кивнул Красавченко, – ничего удивительного,все коллекционеры сумасшедшие. Ими движет придурь, безумие.

Павел Владимирович хрипло откашлялся и, стараясь не глядетьсобеседнику в глаза, равнодушно произнес:

– Ну что ж, в этом есть своя логика. Почему же ты с самогоначала не отказался участвовать в этом безумии?

– Да кто же откажется от живых денег? К тому же в начале всевыглядело вполне разумно. Я взялся выполнить обычную для себя работу, проверитькруг людей, которые могут владеть информацией. Я этим занимался много раз. Смоей стороны не было ни одного прокола. Но сейчас, когда мы оказались в тупике,я понял, что сама идея этой операции абсурдна, и у мне странно, как вы не этогоне понимаете. Мы с вами, два нормальных человека, два профессионала, идем наповоду у сумасшедшего, ищем иголку в стоге сена. Мы никогда не найдем этотнесчастный камень. Я не могу рисковать ради какой-то брошки, пусть даже онастоит миллион долларов. Это ведь все равно не мой миллион.

– Ты что, хочешь выйти из игры?

– Ни в коем случае. Зачем же расставаться с больнымчеловеком, который готов сорить деньгами? – Красавченко уже расправился сговядиной, доедал последние, самые поджаристые ломтики французского картофеля,никак не мог подцепить их вилкой и принялся есть руками. – Сколько он выложилна одну только эту нашу поездку в Канаду? Дорога, жилье, суточные. И ради чего,спрашивается? – Погоди, – перебил его Павел Владимирович, – я не понимаю,какого черта ты вдруг стал считать деньги заказчика?

– Ну, если он сам их не считает, так почему бы не вмешаться?– Красавченко весело подмигнул, выпил залпом остатки своего томатного сока ипринялся за салат Павел Владимирович кивнул официанту и попросил стаканминеральной воды. У него пересохло во рту.

– И каким же образом ты собираешься вмешиваться?

– Сейчас попробую объяснить, – он откинулся на спинку креслаи закурил, – если камень мы не найдем, то ни копейки больше не получим. Верно?

– Допустим, – кивнул Мальцев и жадно втянул ноздрямитабачный дым. Он бросил курить пару лет назад, но сейчас захотелось нестерпимо,– я возьму у тебя сигарету?

– Разволновались? – Красавченко понимающе улыбнулся. –Пожалуйста, курите на здоровье.

– У тебя что? «Мальборо»? Нет, для меня слишком крепко.Погоди, я сейчас, – он вскочил, бросился в соседний зал, к бару.

«Какая сволочь… какая опасная сволочь…» – Павел Владимировичбестолково уставился на бармена за стойкой, словно у него, а не у самого себяхотел спросить, сколько еще надо прожить лет на свете, чтобы не ошибаться влюдях? Почему всегда кажется, что если ты нанял злодея и хорошо ему заплатил,то его злодейство будет работать на тебя, а не против тебя?

– Я могу вам помочь, сэр? – улыбнулся ему бармен.

– Пожалуйста, пачку сигарет, самых слабых.

Когда он расплачивался, отстчитывал тяжелые конадскиемонетки, руки его уже не дрожали, глаза стали спокойными.

«Тебе, Паша, пятьдесят четыре года. Ты докторискусствоведения, ты много всякого дерьма повидал в жизни, потому что ты любишьдрагоценные кристаллы, а они притягивают к себе, как магниты, и кровь, идерьмо, и пули. Стыдно трусить перед этим ублюдком, у которого, кроме наглостии звериного напора, ничего нет».

К столу он вернулся спокойной, неспешной походкой – Куритьему расхотелось.

– Слушаю тебя, Толик, – произнес он, усаживаясь.

Красавченко сосредоточенно ковырял в зубах зубочисткой.