Но семестр проходит как-то совсем по-другому…

Развернувшись на стуле, Джим посмотрел на дверь кабинета советника. Странно, как быстро необычное становится привычным и как быстро ты адаптируешься к вещам, которые совсем недавно вовсе не воспринимал. Самоубийство вьетнамцев на прошлой неделе вызвало в отделе новостей едва заметное оживление. Неужели они настолько очерствели, что подобная трагедия для них стала общим местом, не заслуживающим хоть какой-то реакции? Или они просто выгорели?

Неужели люди так же относятся к войне? Неужели они именно так переживают катастрофы?

Джим всегда знал, что надежда позволяет людям выжить, что она является противоядием отчаянию; но теперь его интересовало, не является ли «надежда», эта нематериальная субстанция, которой писатели и философы наделяют людей и которая должна отличать их от зверей и давать возможность бороться, несмотря ни на что, забывая про отчаянное положение и ужасные условия, просто изощренной романтической метафорой, искусственно выдуманной концепцией? Может быть, людям помогает лишь элементарная животная способность к адаптации?

А может быть, люди в состоянии пережить насилие, смерть и ужас лишь потому, что быстро к ним привыкают?

Он чувствовал себя островом нормальности в океане хаоса – и ощущал при этом, как волны медленно подмывают его берега.

Джим развернулся назад и посмотрел на толпы студентов, переходящих из одних аудиторий в другие. Черт, да половив кампуса, скорее всего, даже не знает, что тут происходит. Администрация любит называть их «университетским сообществом», но никакого сообщества в реальности не существует. А есть просто сборище студентов, посещающих одни и те же занятия, – половина из них никогда не разговаривала с сидящими рядом сокурсниками. Они слишком заняты, чтобы прочитать университетскую газету, слишком апатичны, чтобы принять участие в университетских мероприятиях; они посещают универ, но не представляют, что происходит вокруг. Брея – это кампус для ежедневного сборища чужаков, и хотя многим людям такое положение дел облегчало жизнь, ему оно ее усложняло.

И ко всему прочему, заболел Хови. Он утверждает, что это грипп, и попросил Джима занести его работу преподавателю по всемирной истории, но при этом был очень бледен, а его мускульная координация была еще хуже, чем всегда. Джим подыграл ему, притворившись, что поверил в историю с гриппом и в то, что завтра Хови будет уже здоров, но тянущее ощущение в животе подсказывало ему, что это обострение болезни. Поэтому он весь день вспоминал измученное лицо друга, когда тот тщетно пытался поднять левую руку и показать ему, где лежит работа по истории.

А ведь Хови может умереть.

Эта мысль давила на Паркера, а он тщетно пытался отогнать ее прочь.

А ведь Хови может умереть.

Но, по крайней мере, у него есть Фэйт. Как бы избито это ни звучало, она была солнечным лучиком во мраке нынешнего семестра. Как говаривал его отец, лучше всего цветы растут из навоза, и Фэйт была сейчас для него более привлекательна, чем была бы при другом положении дел в кампусе.

Только из-за нее он радовался, что приехал в универ в этом семестре.

А могут ли у них возникнуть постоянные отношения? Этого Джим не знал. Сам он думал именно так, но он всегда так думал. И уже строил планы на совместную жизнь с Кэти, Ритой, Дженнифер…

И вот сейчас он начинал представлять себе свое будущее с Фэйт, подстраивая свои жизненные планы под ее присутствие, мысленно отмечая те компромиссы, на которые сможет пойти, компромиссы по поводу места, где они будут жить, что они…

На пол с грохотом упал стул, и Джим поднял глаза. В дальнем конце комнаты Форд дал плюху Эдди. Паркер вскочил.

– Черт бы вас побрал! Прекратите немедленно!

Фарук тоже подбежал, чтобы помочь ему разнять дерущихся.

– Он первый начал, – сказал Форд. – Этот говнюк…

Эдди замахнулся, Форд ушел вправо, и удар пришелся ему по плечу. Он нанес ответный удар.

Джим встал между ними и подставил под удар руку.

– Я сказал, прекратите! – заорал он.

Двое студентов сверлили друг друга взглядами.

– Пусть один из вас убирается отсюда. Второй – останется. И если завтра вы всё еще будете злиться друг на друга, то нам придется обсудить это всем вместе.

– Я ухожу, – сказал Эдди. – Все равно мне надоело смотреть на его уродливую рожу.

– Это лучше, чем смотреть на макушку твоей мамаши, что мне приходится делать каждый раз, когда она сосет у меня!

– Это ты сейчас о своей мамаше подумал! – Эдди схватил тетрадь со стола и направился к выходу.

– Да пошел ты! – крикнул ему вслед Форд.

– Ну, и что вы не поделили?

Форд посмотрел на Джима и отвернулся.

– Не твое собачье дело, – ответил он. Подойдя к столу, собрал свои книги и вышел вслед за Эдди.

– Благослови, Господи, наш счастливый дом, – сухо усмехнулся Фарук.

– Вот именно, – сказал Джим.

Вздохнув, он вновь вернулся за стол, плюхнулся на кресло и включил компьютер. Половину утра тянул время, смотрел по сторонам, мечтал – а между тем ему предстояло одобрить пять или шесть статей, и сделать это надо было до ленча.

Паркер открыл папку сегодняшних новостей и вывел на экран первую статью: она была об угрозе потери аккредитации университетской кафедрой делового администрирования. Он прочитал заголовок, разделил первое предложение на два, просмотрел остальной текст и удалил два графика.

– Я в «Хангер хат», поесть что-нибудь, – сказал Фарук. – Тебе принести?

Джим покачал головой.

– Скоро вернусь.

Он рассеянно махнул рукой. Затем еще раз перечитал статью и собирался уже сохранить отредактированный материал, когда экран компьютера погас.

– Твою мать, – вырвалось у него.

Он наклонился к терминалу, выключил монитор, а потом вновь включил.

Никакого эффекта.

Паркер пошарил под столом. Кабель все еще был воткнут в стабилизатор напряжения, лежавший на полу. Джим выпрямился и снова взглянул на монитор.

Экран заполняли какие-то незнакомые буквы и символы.

Он моргнул, потрясенный скоростью, с которой они появлялись на экране. Ничего подобного Паркер раньше никогда не видел – они не походили ни на китайский, ни на арабский алфавиты, ни на санскрит. Сначала он решил, что все эти значки выводятся на экран наугад, из-за поломки компьютера. Но, понаблюдав, увидел, как символы движутся, сливаются, их окружности и неровности выравниваются, углы спрямляются, и постепенно они превращаются в тугой узел закрученных линий в центре экрана, похожий на сжатую пружину.

А потом пружина разжалась.

Изгибающиеся, колеблющиеся, корчащиеся зеленые линии замелькали по экрану, и из них постепенно формировались брови, глаза, нос, губы, подбородок, щеки.