физическим наукам… Действительно, у нас мало причин для гордости: как профессионалы мы находимся в растерянности. Я полагаю, что эта неудача экономистов проводить более успешную политику тесно связана с их склонностью как можно сильнее подражать процедурам, блистательно осуществленным в физических науках, — попыткой, которая в нашей области может привести к полному провалу. Это подход, который можно было бы охарактеризовать как «сциентистскую» установку, определенную мною лет тридцать тому назад как «установку вполне определенно ненаучную в подлинном смысле этого слова, поскольку таковая сводится к механическому и некритическому применению приемов мысли к областям, отличающимся от тех, где они были сформированы».

Подчеркнув, что те разновидности информации, которыми экономисты обосновывают свои объяснения, не поддаются математической обработке, Хайек продолжил:

Можно было бы представить убедительные примеры из своей области исследований, относящиеся к данной теме, но скажу шире: в науках о человеке то, что, по видимости, предстает как сугубо научная процедура, по сути, является зачастую как раз ненаучным подходом; кроме этого, в данных областях исследования есть определенные уровни, которых науке, как можно предположить, не превзойти. Это значит, что чрезмерно доверять науке — или осуществлять контроль в соответствии с научными принципами за границами того, что, собственно, достигается научными методами, — значит получить плачевные результаты… Но отнюдь не только в сфере экономической теории возможны столь далеко идущие требования в пользу большего научного обоснования всех сторон деятельности человека и желательной замены спонтанных процессов «сознательным контролем со стороны человека». Если я не ошибаюсь, психология, психиатрия, некоторые области социологии — не говоря уже о так называемой философии истории — даже в большей мере подвержены воздействию и того, что я называю сциентистским предрассудком, и тех благовидных целей, которых якобы может достичь наука. Если мы заботимся о репутации науки и намерены ограничить сверхпритязания со стороны знания, основанные на поверхностном уподоблении соответствующих процедур их образцам в физических науках, то следует приложить немало усилий для разоблачения подобных притязаний, ведь они отчасти определяют сегодня тематику исследований даже на авторитетных университетских факультетах… Признание непреодолимых разумом границ и должно дать тому, кто изучает общество, урок предостережения: не потворствовать фатальному стремлению человека установить контроль над обществом. Такому стремлению, которое не только сделает его тираном своих ближних, но и в конечном счете превратит его в разрушителя цивилизации — вовсе не продукта чьего-то ума, а плода свободных усилий миллионов людей482.

Эти убедительные слова заслуживают только аплодисментов. Я лишь хочу отметить, что примеры сциентизмов Хайека включают в себя психологию и психиатрию. И что с политической точки зрения психиатрия представляет собой важнейший пример сциентизма в современной Америке483.

Заключение

Глубоко обоснованной настойчивости Хайека в том, что в свободном обществе законы должны распространять абстрактные или всеобщие правила, самой по себе достаточно, чтобы лишить оснований оправдание любых мер психиатрического принуждения или отнятия ответственности. Мы регулируем [неприемлемое] поведение «психически здоровых» людей согласно критериям вины и невиновности, однако [неприемлемое] поведение «психически больных» мы регулируем согласно критериям «диагностики», «опасности» и «лечения».

На словах психически больного человека судят по более возвышенному нравственному кодексу, чем психически здорового: его освобождают от суровых санкций уголовного права, применяя к нему сострадание и медицинскую заботу. На деле именно таким обращением его «терапевтически» превращают — «для его собственного блага» — в предмет или в вещь. В результате его экзистенциально убивают, оставляя позади себя неличность. Олицетворением этому был бы психически больной, успешно вылеченный лоботомией.

Глава 12. Мюррей Ротбард

Мюррей Ньютон Ротбард (1926‒1995) родился и провел жизнь в Нью-Йорке, за исключением регулярного пребывания в Неваде на протяжении последних десяти лет жизни, когда он преподавал экономику в университете этого штата в Лас-Вегасе. Он выучился на экономиста и был преданным, но независимо мыслящим учеником Мизеса. С сорока лет и до самой смерти Ротбард оставался одним из наиболее влиятельных защитников философии либертарианства. Подобно Мизесу, он был изгоем в академических кругах, поскольку считался сторонником «крайних» взглядов.

В эссе памяти Ротбарда Ллевеллин Рокуэлл-мл., основатель и президент Института Людвига фон Мизеса в Оберне, штат Алабама, и редактор новостного сайта LewRockwell.com назвал Ротбарда человеком, который «вдохновил всемирное возрождение изучения свободы. На протяжении 45 лет исследований и писательской работы, в 25 книгах и тысячах статей он давал отпор каждому деструктивному направлению этого века — социализму, этатизму, релятивизму и сциентизму — и пробудил страсть к свободе в тысячах исследователей, журналистов и активистов». Эссе Рокуэлла представляет собой превосходное изложение работы Ротбарда. Вот из него краткий отрывок:

Ротбард возглавил возрождение австрийской школы экономики. Он вдохновил борьбу в академических кругах и среди публики за свободу и собственность, против всемогущего государства и его придворных интеллектуалов… Ротбард посещал семинары Мизеса в Нью-Йоркском университете с их первого собрания, став студентом, который защитил и развил идеи Мизеса, вывел традицию австрийской школы на новые высоты и интегрировал ее в политическую теорию… На протяжении истории властная элита находила государству прибыльное применение. Ротбард никогда не упускал шанса указать на таковое, объяснить, как они это делали, и показать, как их действия вредили всему остальному обществу. Центральной темой политэкономии Ротбарда был конфликт: государство против добровольных объединений, борьба за право владения и контроль над собственностью… Ротбард был бескомпромиссным в защите капитализма. Однако он не делал из рынка всеохватывающего и обязательного общественного порядка… Подобно Мизесу, Ротбард отверг деньги и славу в академической экономике ради отстаивания того, что истинно и справедливо484.

Я давно настаивал на том, что предмет изучения психиатрии — конфликт, а не болезнь. Напоминание Рокуэлла о том, что «центральной темой политэкономии Ротбарда был конфликт», подкрепляет значимость моего утверждения, высказанного ранее в этой книге, о том, что экономика и психиатрия — похожие друг на друга, симметричные дисциплины.

Ротбард и психиатрия

В феврале 2002 г. я опубликовал короткое эссе в журнале «Liberty», озаглавленное «Мизес и психиатрия»485. Вскоре после этого на сайте Ллевеллина Рокуэлла появилась рецензия Ротбарда на мою книгу «Миф душевной болезни»486, первоначально написанная им в 1962 г. под заголовком «Памятная записка для фонда Волкера»487. Двумя днями позже вебсайт Рокуэлла опубликовал основной доклад Ротбарда «Психоанализ как оружие», который он прочел в 1980 г. на симпозиуме в университете штата Нью-Йорк в Олбани по случаю моего шестидесятилетия488.

Не буду гадать, почему эти публикации в это время появились вновь. Очевидно, или так это представляется мне, что