Как же они удивились, когда обнаружили Бешеного в вагоне. Сначала Тихоня хотел прямо там его «успокоить», но Угрюмый уговорил его не делать этого в зоне: на воле всегда успеют, а он может принести им пользу…

Федор криво усмехнулся: надо же, словно чувствовал, что, спасая Бешеного, спасает себя…

— Сука! «Свидетель должен быть мертвый!» — передразнил он голосом Тихони. — Не тебя ли Бог прибрал?.. — Федор вспомнил тот душераздирающий вопль.

— Успел ли ты нырнуть, Тихоня? Если успел, то почему не выныриваешь, пора бы?.. — Закрыв глаза, он забылся и задремал. Неожиданно громко, как ему показалось, хрустнула сухая ветка. Федор испуганно встрепенулся и вскрикнул от боли.

— Это я, Федор! — Савелий протянул ему сапоги.

— Чего так долго? Завалились неуда, что ли? — Несмотря на сердитый тон, было видно, что он очень рад возвращению Савелия. Превозмогая боль, стал обувать сапоги.

— Да нет, я их сразу нашел… — Савелий многозначительно замолчал, поморщился, вспоминая что-то… — На мост ходил…

— Тихоня? — воскликнул Федор, сразу догадавшись.

— Да… с ним все кончено… Вдребезги! Всмятку! Смотреть страшно! — Савелий брезгливо передернул плечами. — Мозги по железу: чуть не рыгнул…

— Отпрыгался, землячок родимый! — с долей злорадства, как показалось Савелию, произнес Федор и посмотрел Савелию в глаза. — Удивляешься, что слез не лью по безвременно ушедшему Тихоне?

— Да нет. Как рана?

— Хорошего мало: дышать трудно…

— Доктора тебе нужно!

— Где ж его возьмешь? Назад — зона, вперед… — Федор кашлянул с надрывом. — Вперед — километров пятьсот-шестьсот до ближайшего населенного пункта…

— Сколько? — поразился Савелий, подумав, что ослышался.

— Пятьсот — шестьсот! Это тебе не Москва, землячок…

— Загнемся мы здесь… — обречено заметил Савелий. — Ни пиши, ни ружья…

— Как? — встрепенулся Федор. — А рюкзак?

— Вот… — Савелий вытащил из кармана полиэтиленовый пакет. — Все, что мы имеем: шесть сухарей и один огурец. — Он хмыкнул. — «Богатые» запасы… на шестьсот километров!.. Вон, костюм еще один сохранился, — кивнул он на землю, где бросил джинсовый костюм. — Остальное либо… — он снова поморщился, — либо нельзя трогать: следы оставишь…

— Молодец, сообразил! — похвалил Федор. — За остальное не волнуйся: все будет! — Он вытащил из кармана какой-то комочек и начал разворачивать. — Вот! — Он протянул Савелию клочок такой же белой материи, какую разглядывал Тихоня перед прыжком с вагона.

— Что это? — На белом клочке была какая-то карта, нарисованная умелой рукой. — Дубликат? Почти… — Федор хитро ухмыльнулся. Да ты что?! Когда же успел? — Савелий даже сел от удивления.

А когда он ко мне подходил… Я как чувствовал, что нам она нужнее будет!

— Это все хорошо, но чем она поможет? Не сократит же километры? — Савелий со вздохом усмехнулся и махнул рукой.

— Зря усмехаешься… Здесь карта!

— Ну, карта! И что?

— А на ней курки одного таежника…

— Это который большой любитель рамса?

— Да…. но… — У него даже челюсть отвисла от удивления. — Откуда ты знаешь?

— ЦРУ все известно! — рассмеялся Савелий, но заметил настороженный взгляд Федора и решил пояснить: — По сторонам смотреть нужно, когда не хочешь, чтобы тебя кто-то услышал…

— То-то я чувствовал, что кто-то смотрит из-за штабелей… — успокоился Федор. — Так вот этому Браконьеру помогать пришлось: откупать, чтобы не опедерастили…

— А стоило? — небрежно усмехнулся Савелий.

— Чудак! Да в его курках все есть для жизни: еда, оружие и… — Федор многозначительно подмигнул, — … и кое-что подороже золота.

— Вот как? Что же это такое? -

— Так… — неопределенно буркнул он. — Нам бы до первого быстрее добраться…

— Далеко до него топать?

— Километров пятьдесят, не больше… — вглядываясь в тряпицу, ответил Угрюмый.

— Это при условии, что Браконьер не двинул…

— Ну уж нет! Он в курсе, что за фуфло по нашему маяку его прямо в зоне пришьют!

— Дай-то Бог… За супа дойти можно!

— За сутки? Шустрый ты больно! — осадил Федор. — Топать-то по ночам придется… Тревогу-то вот-вот подымут: на проверке, утром… Если уже не рюхнулись, торопиться нужно, а с моей раной… Далеко ли уйдем?

— Уйдем! — заверил Савелий. — Еще как уйдем! — Он поднялся и хотел поднять Федора.

— Погоди, осмотреться надо: не наследили ли?.. Хорошо, трава высокая, на ней следов не остается… Часа через два выпрямится…

— А собаки? Дождя бы сейчас… Он был бы кстати…

— Для собачек я сюрприз приготовил, — хитро прищурившись, Федор вытащил из кармана небольшой полиэтиленовый пакетик.

— Что это? Отрава, что ли?

— Что ты! Животных любить надо… Табачок… нюхательный: собачки же не курят и запах его не переносят…

— Не промок?

— Не должен вроде: пакетик запаивал и в воде проверил…

— Подготовочка! — удивился Савелий.

— А ты как думал? За жизнь борьба идет? За свою жизнь! — Надорвав пакетик зубами, отложил в сторону. — Помоги-ка раздеться! Савелий снял с него куртку, рубашку.

— Отжаться хочешь?

— Нет! — Он вдруг бросил окровавленную рубашку в воду. — Снимай свой пиджак!

Ничего не понимая, Савелий подчинился, и пиджак последовал за рубашкой Федора.

— Не понял? Улика! — через силу улыбнулся Федор. — Надо же нашим преследователям найти что-то, кроме… — кивнул ой в сторону моста, затем отжал и напялил на себя свою куртку, а Савелию кивнул на джинсовый костюм. — Одевай… Должен быть впору, на себя в швейке заказывал… Штаны тоже в воду: мог же ты в воде раздеться…

Савелий быстро переоделся и бросил в речку в штаны. Угрюмый посыпал вокруг табаком.

— Теперь можно двигать…

— А моя следы наверху, может, тоже посыпать? Я помню, как шел…

— Твои следы пусть найдут: они от воды к мосту ведут и обратно к воде… Пусть головки ломают… Пошли, до рассвета километров десять намотать нужно…

Савелий подхватил Федора под руку и легко поднял. Они двинулись вперед, вверх по течению, и Угрюмый, пока не кончился весь табак, аккуратно посыпал за ними. Вдруг он встал как вкопанный.

— Беше… Савелий, где майка? Ну, та, что сапоги обвязывал?

— Обижаешь, Федя! — рассмеялся Савелий и вытащил из кармана разодранные клочки бывшей майки.

— А ты не такой лопух, каким кажешься! — рассмеялся Федор.

Стараясь отойти как можно дальше от моста, они останавливались лишь на мгновения, чтобы заглянуть в карту да чуть перевести дух. Федор, превозмогая боль, отказывался от более длительного привала, но ему становилось все хуже и хуже. Савелий страдал от того, что ничем не может облегчить его муки. Он пытался отвлечь его от боли, рассказывая и рассказывая различные веселью истории… Однако и он вскоре замолчал: на него навалилась такая усталость, что язык не ворочался, хотелось упасть и уснуть… Ему казалось, что к его ресницам подвешены грузики, и он с трудом держал глаза открытыми, чтобы не наткнуться на дерево или не завалиться на какой-нибудь колдобине.