– Дерьмово, – мертвенно улыбается он. – Похоже на худший в мире случай мести Монтесумы. Ты сам-то в порядке, парень?

– Не могу жаловаться. Они не дали мне поговорить с Мо, а весь первый день меня штудировали эскулапы: наверное, им цвет моей желчи понравился. – Что я несу? Соберись, тряпка. – Думаю, между нами оказался хороший слой бетона. Они разрешили тебе поговорить с Хилари? Кормят нормально?

– Кормят… – Алан поворачивает голову, чтобы взглянуть на катетер в руке; кожа у него бурая, покрыта язвами и белыми чешуйками над покрасневшими пятнами воспаления. – Пока что питаюсь через шланг, Боб. – Он прикрывает глаза. – Не видел Хилари. Черт, как я устал. И лихорадит иногда. – Снова смотрит на меня. – Ты ей скажешь?

– Что ей сказать, Алан?

– Просто скажи ей.

За спиной я слышу покашливание.

– Хорошо, скажу.

Алан никак не показывает, что услышал меня; просто задремал, как восьмидесятилетний старик под валиумом. Я открываю конверт и ставлю открытку на прикроватный столик, где он ее увидит, когда проснется. Если проснется. Он всегда знал, что умрет в своей постели. «Скажи Хилари»?

Я поворачиваюсь и выхожу из палаты, ничего толком не видя. За мной выходит охранница, осторожно закрыв за собой дверь.

– Вы знаете, кто с ним такое сотворил, мистер Говард? – тихо спрашивает она.

Я замираю. И сжимаю кулаки за спиной.

– В некотором роде знаю, – тихо отвечаю я. – И больше он ни с кем этого не сделает, если речь об этом. Отдайте, пожалуйста, мое удостоверение, мне нужно поехать на работу и сделать так, чтобы кто-то сказал его жене, где он. Вы ведь ее впустите?

Она косится на санитара.

– Как он скажет. – Она кивает мне, а потом на автопилоте выдает стандартную реплику с курса контактов с общественностью для сотрудников полиции: – Приятного дня.

Я захожу в Прачечную через заднюю дверь. Сейчас три часа дня; на улице мелкий дождь, слабый ветер с юго-востока и облачность 90 % – погода идеально отражает мое настроение. Я иду в свой кабинетик и вижу, что в нем ничего не изменилось с тех пор, как я был здесь больше недели назад: вот чашка с чрезвычайно усохшим кофе, вот груда незасекреченных документов, вот россыпь желтых стикеров по всему монитору и клавиатуре.

Я падаю в кресло и начинаю безучастно щелкать по стогу электронных писем, заваливших мой ящик. Как ни странно, их не так уж и много для такого срока. Это удивительно: меня уже должны были по уши завались глупостями из отдела кадров, запросами на обновление ПО из бухгалтерии и безапелляционными требованиями добыть сводку по ВВП Внешней Монголии за 1928 год от Энглтона – ладно, на последнее я не рассчитывал.

На какое-то время я отвлекаюсь и смотрю в потолок. Там обнаруживаются пятна цвета кофе, следы давнего и неведомого инцидента, глубокой докембрийской эры истории Прачечной. Как пятна Роршаха, они напоминают мне текстуру кожи Алана: бурые, неровные, будто выгоревшие изнутри. Я отвожу взгляд. На миг даже о старых стикерах думать приятнее, чем о том, что мне предстоит сделать. А потом открывается дверь.

– Роберт! – слышу я, оборачиваюсь и вижу Хэрриет; сразу ясно, что дело дрянь, поскольку у нее за спиной маячит со стопкой синих папок Бриджет, натянувшая на лицо непроницаемую маску менеджера среднего звена. – Где вы прятались? Мы вас ищем уже несколько дней.

– Не знаю, есть ли у вас нужный уровень доступа, – устало говорю я и, кажется, понимаю, к чему все идет.

– Не могли бы вы пройти с нами? – говорит Бриджет так, будто это не приказ, а просьба. – Нам нужно кое-что обсудить.

Хэрриет отступает из узкого дверного проема, я заставляю себя встать и тащусь за ними по коридору, а потом вверх по лестнице в пустую переговорную – пыльные сосновые панели и дохлые мухи в жалюзи.

– Присаживайтесь.

Вокруг стола стоят четыре стула. Я оглядываюсь и замечаю, что у нас появился спутник – Эрик, Древний Офицер Безопасности, высохший зануда, бывший сержант ВВС, работа которого заключается в том, чтобы запирать двери, конфисковать бумаги, брошенные на пустых столах, и в целом портить другим жизнь – синекура для неизлечимо настырных.

– В чем дело? – говорю я, опираясь обеими руками на стол.

– Тут, по сути, даже несколько дел, – начинает Хэрриет. – Мы с вашим непосредственным начальником уже несколько месяцев с тревогой наблюдаем за вашим графиком. – Она кладет на стол тонкую синюю папку. – Мы заметили, что вы редко появляетесь в отделе раньше десяти утра и в целом находитесь на рабочем месте меньше, чем положено.

– Мы, разумеется, понимаем, – вступает второй член дуэта, Бриджет, – что вы привыкли работать внеурочно, когда вас вызывают время от времени для устранения неполадок на том или ином сервере. Но вы не заполняли соответствующий бланк R-70 всякий раз, когда выходили на работу внеурочно, а без такого документального подтверждения мы, к сожалению, не можем засчитать эти часы как рабочие. По нашим данным, вы в среднем недорабатываете два дня в месяц, что может принести нам, вашему руководству, серьезные неприятности, если этим вопросом заинтересуется бюро ревизий.

Хэрриет откашливается:

– Проще говоря, мы больше не можем вас прикрывать. Более того…

Бриджет качает головой:

– Вот эта ваша последняя эскапада переходит все границы. Вы не появлялись на работе пять дней кряду. Вы не подавали ни больничный лист, ни заявку на отпуск начальнику отдела, ни даже заявление на отгул. Это не просто антиобщественное поведение – подумайте только, сколько работы вы взвалили на всех остальных, на тех, кому пришлось вас перекрывать на время отсутствия! – это еще и грубое нарушение служебных инструкций. – Последние слова она произносит с некоторым отвращением, которое обычно желтые газеты приберегают для министров, которых застукали за съемом симпатичных мальчиков на Хампстед-Хит. – Мы не можем закрывать на такое глаза.

– И то, что Эрик нашел в вашем почтовом ящике, – кивает Хэрриет.

К этому времени у меня уже болит шея, потому что я пытаюсь одновременно удерживать в поле зрения всех троих. Да что за хрень тут происходит? То, что Хэрриет и Бриджет устроили бюрократическую облаву, – понятно и ожидаемо, и черта с два я им позволю влепить мне выговор в личное дело без апелляции. Но Эрик – сотрудник службы безопасности. Он-то что здесь делает?

– Нехорошо это, молодой человек, – дребезжит он.

И Бриджет, уже не скрывая торжества, с плотоядной ухмылкой кладет на стол распечатку электронного письма. «Тема: Заметки к доказательству полиномиальной полноты гамильтоновых сетей». На миг я теряюсь, а потом вспоминаю кусты, дождь, промзону в Кроксли, полуночное гудение серверов и охрану, которая спряталась под столом. И в животе у меня холодеет.

– Что это такое? – спрашивает Бриджет.

– Я думаю, вам пора объясниться, – сообщает Эрик, поглядывая на меня слезящимися глазами грифа, рассматривающего невезучее животное, которое только что напилось воды из отравленного источника.