временем начал влиять не только на покой царской семьи, но и на кадровые перемещения во многих ветвях власти.

В столице почтальоны начали носить письма, написанные нетвердой рукой, содержащие текст, подобный следующему: «Милай, дарагой, памаги бедному имяреку, я его знаю, он хароший человек» и пр. И попробовал бы кто отказать «возжигателю царских лампад», имевшему такие связи при дворе!

Премьер не сдался. Он еще верил в свое ускользающее влияние при дворе и решился на «силовой прием». Столыпин выдал постановление Герасимову на высылку варнака домой в Сибирь в административном порядке, как мошенника, пьяницу и развратника (был такой закон за нарушение общественной нравственности и благочестия) с воспрещением въезда в столицу в течение пяти лет.

Однако тот не зря «возжигал». Агентам охранки было поручено следить за ним в Царском Селе, чтобы арестовать по возвращении в Петербург. Как писал впоследствии генерал Спиридович: «И тут произошло нечто странное. Предупредил ли кто Распутина, или он сам почуял грозившую ему опасность, неизвестно, но только он, приехав в Петербург, бегом пронесся по вокзалу, вскочил в ожидавший его экипаж и, спасаясь от преследовавших его филеров, успел доехать до дворца, где жила великая княгиня Милица Николаевна с мужем… И выхода его из дворца филеры не видели затем целых три недели, хотя и караулили внимательно. А через три недели от Тобольского губернатора была получена телеграмма, что Распутин вернулся в село Покровское… Герасимов спросил Столыпина, как поступить и что сделать с постановлением о воспрещении старцу въезда в столицу? Министр махнул рукой и приказал: разорвать постановление».

Премьер полагал, что хотя бы таким способом избавился от опасного мужика. Не тут-то было. «Наш Друг» скоро вернулся, венценосная семья уже не могла жить без него. Гульба и скандалы в Петербурге возобновились уже с «высочайшего снисхождения». Взяточничество и казнокрадство расцвело буйным цветом под эгидой «возжигателя», с которым даже сам премьер и глава МВД ничего не смог поделать.

Самодержец вкрадчиво сам поинтересовался у Столыпина: «Отчего вы так избегаете Распутина? От него исходит зримая благодать». – «Благодать стала анахронизмом, ваше величество, – ответил тот, – да будет позволено мне самому избирать для себя приятелей…»

Видимо, премьер не понял, что именно на Распутине его отношения с царской семьей дали самую большую трещину. Императрица и ранее не особо приветствовала слишком уж самостоятельного и популярного реформатора. Этого титана Ники никак не смог бы «согнуть в бараний рог» или задвинуть за ширму, как Горемыкина. Она и Витте не терпела по той же причине. А тут еще Столыпин начал покушаться на милого ее сердцу «нашего Друга», которого она уже считала чуть ли не членом августейшей когорты. А если принять во внимание, что, по свидетельству Коковцова, Аликс была еще более абсолютна, чем ее супруг, то, вероятнее всего, именно «единственный человек в штанах» и разверз ту пропасть, которая навсегда разделила императора со своим премьером. Да и Распутин не сидел без дела – можно себе представить, сколько всего «хорошего» наговорил он семье о своем главном враге: «Петр дерзок, тебя, мама, не уважает, с папой ведет себя без почтения. Бог не любит его».

Флаг-капитан и собутыльник императора Константин Нилов, поняв, что как-то повлиять на семью по поводу Распутина бесполезно, в пьяных слезах говорил: «Будет революция, всех нас перевешают, а на каких фонарях – не все ли равно». Почти угадал адмирал, в 1919 году в Петрограде в возрасте 63 лет его расстреляют в ЧК.

В 1910 году уже почти в отчаянии Столыпин вместе с обер-прокурором Синода Сергеем Лукьяновым затеял очередное расследование уже хлыстовского прошлого «святого черта», представив объемистый всеподданнический доклад Николаю.

Об этом пишет Михаил Родзянко, ставший после отставки Гучкова новым председателем Думы.

«„Читали ли вы доклад Столыпина?“ – спросил государь. „Нет, я знал о нем, но не читал“. – „Я ему отказал“. – „Жаль, – ответил я, – всего этого не было бы. Ваше величество, вы меня видите крайне взволнованным, мне тяжело было говорить вам жестокую истину. Но молчать не мог, не мог скрывать опасности положения и возможности страшных последствий… Умоляю вас во имя всего святого для вас, России, для счастья вашего наследства прогоните от себя грязного проходимца, рассейте мрачные опасения верных трону людей…“. „Нет, я не могу вам этого обещать – вашим же словам верю вполне…“».

И ни малейшей реакции – доклад Столыпина был положен под сукно, чтобы не нервировать императрицу. Царь готов был закрыть глаза и на более мерзкие штучки проходимца. Зато за участие в этом расследовании креслом поплатился Лукьянов – распутинская клика добилась вопреки воле стремительно терявшего рычаги управления Столыпина отставки обер-прокурора, посадив на это место Владимира Саблера.

Тот же Родзянко передает впоследствии рассказ ему самого Столыпина о единственной встрече со «старцем» у себя в кабинете в начале 1911 года:

«Он бегал по мне своими белесоватыми глазами, произносил какие-то загадочные и бессвязные изречения из Священного Писания, как-то необычайно водил руками, и я чувствовал, что во мне пробуждается непреодолимое отвращение к этой гадине, сидящей против меня. Но я понимал, что в этом человеке большая сила гипноза и что он на меня производит какое-то довольно сильное, правда отталкивающее, но все же реальное впечатление. Преодолев себя, прикрикнул на него, сказав ему прямо, что на основании документальных данных он у меня в руках и я могу его раздавить в прах, предав суду по всей строгости законов о сектантах, ввиду чего резко приказал немедленно, безотлагательно и притом добровольно покинуть Петербург и вернуться в свое село и больше сюда не появляться».

«Гадина» поняла, что этот огромный бородатый человек шутить не будет, и мигом умчался в Покровское. Императрица была в очередной истерике. Она послала за ним верную Вырубову, требуя возвращения любимца. Столыпин стал для нее настоящим монстром, желающим отнять «любимую игрушку». Теперь уже истерики приобрели целенаправленный характер – отставка премьера. Еще верный Кривошеин предупреждал: «Вы многое можете сделать, но не боритесь с Распутиным и его приятелями, на этом вы сломитесь».

Вернулся Распутин уже в августе 1911 года в Киев, куда прибыла царская семья на торжества по поводу 50-летия Великой реформы и открытия памятника Александру II. До убийства премьера оставались считаные дни.

Если бы дело было в одном «грязном проходимце»! Кроме него, вокруг трона к тому времени вертелся целый сонм, по меткому выражению прекрасного русского писателя Валентина Пикуля, «нечистой силы».

Как говорил Гучков, «хочется говорить, хочется кричать, что церковь в опасности и в опасности государство… Вы все знаете, какую тяжелую драму переживает Россия… В центре этой