Нижний Новгород, где встречался с местным губернатором Алексеем Хвостовым, оценивая его по «распутинской шкале» на возможность занятия поста главы МВД вместо Столыпина. Тот был уверен, что премьером станет Витте, и отказывался. Ну, надо полагать, и под формат «старца» Хвостов не особо подпадал, ибо тот отправил в Петербург записку о том, что «шустер, но очень молод» (Хвостову было на тот момент 39 лет), «пусть еще погодит». Решили погодить – «наш Друг» не может ошибаться.

В свою очередь Столыпин нанес визит своему «доброму ангелу» – вдовствующей императрице Марии Федоровне. Умная датчанка (до брака Мария-София-Фредерика-Дагмара, дочь короля Кристиана IX) испытывала к Столыпину огромное уважение, считая его единственной опорой трона. К тому же ее связывала с саратовцем и личная общность – к своему приезду в Россию в 1864 году она была невестой старшего сына Александра II цесаревича Николая Александровича, который во время путешествия по Италии заболел туберкулезным менингитом. После его смерти у пылкой Дагмар возник роман с его братом Александром, будущим императором Александром III, с которым они вместе ухаживали за умирающим Николаем. Роман завершился браком в 1866 году, ставшим исключительно удачным за всю историю династии – супруги обожали друг друга всю совместную жизнь. Романтическая история очень напоминала историю любви самого Столыпина к ее любимой фрейлине Ольге Нейдгардт, которому Ольга Борисовна досталась «по наследству» от погибшего на дуэли брата. Мария Федоровна знала об этом и крайне умилялась от сходства обстоятельств, считая их неким перстом судьбы. Во всех ситуациях она всегда сохраняла трезвую голову и поддерживала Столыпина во всех его начинаниях.

Именно апелляция к вдовствующей императрице стала последней каплей, переполнившей чашу отчаянных метаний Николая от семьи к здравому смыслу. Как всегда, перевесила семья.

Мария Федоровна знала, как воздействовать на сына. Вызвала его в Гатчину и учинила ему форменный разнос, как сопливому школьнику: «Ники, что ты творишь? Ники, Столыпин – последний русский дворянин, это наш Бисмарк, без него ты пропадешь, а с тобой и вся Россия. Где твоя голова?» В детстве она обычно добавляла пару оплеух, от чего тот панически боялся мать. Но теперь статус самодержца не позволял использовать такие методы воспитания даже родственной душе.

Ошарашенный глава великой империи, как нашкодивший ученик, вытирая платком слезы, выбежал из залы и… в дверях столкнулся со Столыпиным. Не здороваясь, он лишь махнул рукой и покинул Гатчину. Мария Федоровна пригласила премьера к себе и заметила: «Я передала сыну глубокое мое убеждение в том, что вы один имеете силу и возможность спасти Россию и вывести ее на верный путь». Тот лишь припал губами к рукам своего «доброго ангела».

В беседе с Коковцовым Мария Федоровна заметила: «Царь не знает, как выйти из создавшегося положения… После долгих колебаний он кончит тем, что уступит». Но, «пережив создавшийся кризис вдвоем с императрицей» и «принявши решение, которого требует Столыпин, государь будет глубоко и долго чувствовать всю тяжесть решения», и «найдутся люди, которые будут напоминать сыну, что его заставили принять такое решение… чем дальше, тем больше у государя все глубже будет расти недовольство Столыпиным, и я почти уверена, что теперь бедный Столыпин выиграет дело, но очень ненадолго, и мы скоро увидим его не у дел».

Да тот, собственно, и не обольщался: «Государь не простит мне, если ему придется исполнить мою просьбу, но мне это безразлично, так как и без того я отлично знаю, что до меня добираются со всех сторон, и я здесь не надолго».

Как писала Мария Бок, «вечером того же дня, или, вернее, ночью, так как было уже два часа после полуночи, моему отцу привез фельдъегерь письмо от государя. Это было удивительное письмо, не письмо даже, а послание в 16 страниц, содержащее как бы исповедь государя во всех делах, в которых он не был с папа́ достаточно откровенен.

Император говорил, что сознает свои ошибки и понимает, что только дружная работа со своим главным помощником может вывести Россию на должную высоту. Государь обещал впредь идти во всем рука об руку с моим отцом и ничего не скрывать от него из правительственных дел. Кончалось письмо просьбой взять прошение об отставке обратно и приехать на следующий день в Царское Село для доклада».

10 марта Николай пригласил Столыпина к себе и, не глядя ему в глаза, объявил, что принимает все условия премьера. Дурново и Трепов отправлялись в длительный «отпуск» на полгода. «Тяжелая артиллерия» поработала на славу – император даже пошел на то, чтобы удалить из Госсовета не только самых одиозных личностей. Был составлен список из 30 неугодных премьеру сенаторов, которые должны были с 1 января 1912 года покинуть верхнюю палату.

Дума и Госсовет с 12 по 14 марта объявлялись временно распущенными, и 14 марта вышел указ о западном земстве. Пиррова победа была достигнута.

Теперь премьер получил в качестве врага еще и возмущенные «давлением на закон» Думу и Госсовет, называвшие его не иначе как Борисом Годуновым, а также неоднозначно оценивающих его действия членов собственного правительства. Верный Гучков хлопнул дверью и укатил в Монголию, чем крайне удивил премьера, – тот все еще рассчитывал на его возвращение.

Дело шло к тому, что Столыпин остается один на один с бушующим монстром, поплатившись за это стенокардией (грудной жабой, как ее тогда называли). В самом правительстве были проблемы: Сазонов был еще слаб, Коковцов уже видел себя в премьерском кресле, распутинец Саблер даже не пытался скрывать своей враждебности, подмявший под себя полицию и жандармерию Курлов только ждал приказа, чтобы вонзить нож в спину. Теперь только ленивый не утверждал, что дни премьера на его посту сочтены.

По словам профессора социологии Манчестерского университета Теодора Шанина, «против „вешателя“ Столыпина выступали все те силы, которые боролись с самодержавием в 1905–1907 годах. Для радикалов он олицетворял репрессивную природу царизма. Для „инородцев“ он также символизировал российский национализм. Кроме того, против его революционных планов широких реформ сверху выступали реакционеры и консерваторы из среды чиновничества и помещиков, позиции которых укрепились в результате поражения революции, а также благодаря личным пристрастиям и чертам самодержавного правителя страны. Не демонстрировали политической поддержки прогрессу по-столыпински даже те крестьяне, кто выходил из общин, а уж сопротивление со стороны крестьянских общин было иногда отчаянным и часто весьма эффективным».

Герострат с браунингом

Последние месяцы жизни Столыпин был сам не свой. Нервы его сдавали, здоровье расшаталось. Грудная жаба прогрессировала. Часть лета 1911 года он вынужден был провести в Колноберже, подальше от питерского змеиного