можем мы меряться с внешним врагом, пока не уничтожены злейшие внутренние враги величия России эсеры. Пока же не будет полностью проведена аграрная реформа, они будут иметь силу, пока же они существуют, они никогда не упустят ни одного удобного случая для уничтожения могущества нашей Родины, а чем же могут быть созданы более благоприятные условия для смуты, чем войной?»

Ослабленная анархией Россия к большой войне была не готова, флот еще не начал восстанавливаться (Дума преступно медлила с выделением средств), армия приходила в себя после войны с Японией и революции, земельная реформа еще не дала ощутимых результатов. Да и Англии совсем не улыбалось, что Россия спокойно выведет свои броненосцы в Средиземное море. Франция же всегда с удовольствием бы подставила ножку империи. Ее враждебная позиция во время японской войны весьма показательна – Третья республика, владея Индокитаем, сама зорко следила за поползновениями конкурентов на Дальнем Востоке. Так что союзники у нас по Антанте были еще те. Премьер, в отличие от императора, хорошо помнил слова его отца: «У России есть только два союзника – армия и флот». При таких условиях соваться во всеевропейскую свалку было глупо. Да и, откровенно говоря, повод был совсем не тот.

Понимая это, Австрия в октябре 1908 года официально объявила об аннексии Боснии и Герцеговины. Сербия и Черногория, рассчитывая на «большого защитника славян» в Петербурге, тут же объявили мобилизацию. Германия же выступила с уверениями, что ее союзница не останется одинокой в возможной войне. Однако Россия отказалась признавать аннексию и потребовала созыва международной конференции.

Дипломатические демарши продолжались несколько месяцев, обе стороны пытались напугать друг друга псевдоприготовлениями, втайне надеясь избежать большой войны, так как было очевидно, что к ней не готов был ни один из соперников. Зато на нервах традиционно решили поиграть братья-славяне.

В марте 1909 года Сербия, уверенная в поддержке Российской империи, отказалась признавать аннексию, а посол Германии граф Фридрих фон Пурталес предъявил России ультиматум с требованием согласиться на отторжение Боснии и Герцеговины и отказаться от поддержки хорохорящейся Сербии. Вопрос войны и мира повис на волоске. От правительства уже ничего не зависело. Все должен был решать монарх.

Ударь царь кулаком по столу, как его отец в свое время, и твердо обозначь свою позицию, то, возможно, мировая война вспыхнула бы на пять лет ранее. Но Николай был далеко не Александр III, тем более не Петр Великий. Он проглотил австрийскую пилюлю, чтобы затем списать все на провал русской дипломатии.

Извольского вскоре выдавили в отставку (его заменил шурин премьера Сергей Сазонов), а Столыпин написал ему: «Многоуважаемый Александр Петрович… Сознаюсь, я пребывал в большом смущении по отношению ко всему происходящему. Вы знаете мой взгляд – нам нужен мир: война в ближайшие годы, особенно по непонятному для народа поводу, будет гибельна для России и династии. Напротив того, каждый год мира укрепляет Россию не только с военной и морской точек зрения, но и с финансовой и экономической (выделено мной. – К. С.). Но, кроме того, и главное это то, что Россия с каждым годом зреет: у нас складывается и самосознание, и общественное мнение. Нельзя осмеивать наши представительные учреждения. Как они ни плохи, но под влиянием их Россия в пять лет изменилась в корне и, когда придет час, встретит врага сознательно. Россия выдержит и выйдет победительницею только из народной войны. Сообщаю Вам свои мысли, так как по газетам нельзя составить себе мнения о России. У нас прессы нет, а то, что есть, кривое зеркало…»

В июне 1909 года для окончательного урегулирования ситуации в Петербург прибыл кайзер Вильгельм II, который встречался с царем на его яхте «Штандарт» в финских шхерах. Во время завтрака на яхте кайзер очень оживленно беседовал со Столыпиным, обсуждая не политические, а именно экономические проблемы двух стран. По воспоминаниям генерал-адъютанта Ильи Татищева, Вильгельм II подошел к нему, когда все вышли пить кофе на верхнюю палубу, и сказал: «Проговорил со Столыпиным весь завтрак. Вот человек! Был бы у меня такой министр, на какую высоту мы бы подняли Германию!»

Само собой. Перед кайзером сидел уже не просто обычный саратовский помещик, и даже не обычный министр, а необычный премьер-министр, сумевший раздавить анархию, загнать в нору сепаратизм, приструнить парламент, построить собственную партию, затеять перевооружение армии и флота, начать реформы, которые уже вызывали настороженность в Европе своей перспективностью и многогранностью. Об одном таком русском реформаторе кайзер много читал – о великом тезке премьера, первом русском императоре. Второго уже своего реформатора недавно похоронил. Его звали Отто фон Бисмарк, князь Шенхаузен, «железный канцлер» Второго рейха. И вот перед ним сидит еще один «железный», вызывающий жгучее любопытство. Куда более жгучее, чем сидящая по левую руку русская императрица, его родственница Александра Федоровна (она до конца жизни не смогла простить премьеру, что «дядя Вилли» даже не удостоил ее внимания). И через двадцать лет Вильгельм повторял, что Столыпин был дальновиднее и выше Бисмарка, когда утверждал, что с Германией необходимо сохранять мир, а Франция и Англия никогда не будут верными союзниками.

«Дайте мне двадцать лет мира». Вряд ли премьер обольщался. Никаких двух мирных десятилетий империи не светило. Но хотя бы оттянуть момент втягивания в губительную войну (а после Англо-бурской войны с ее новейшими достижениями цивилизации, как то: пулеметы, бронепоезда, колючая проволока, концлагеря, тяжелая артиллерия и проч., никто не сомневался, что она будет стоить громадных жертв) с непредсказуемым финалом он мог. Хотя бы десять лет – и уже страна сможет «одним хлебом задавить Европу». А промышленный подъем, который намечался в России после революции, уже свидетельствовал о правильном курсе правительства и больших перспективах к модернизации экономики. Дайте только срок, и вы не узнаете России!

Однако боснийский кризис стал совершенно реальным провалом отечественной дипломатии. Россия, которая полтораста лет рвалась к проливам, разыгрывая свой главный козырь – поддержку единоверцев в Греции и на Балканах, вдруг с треском, да еще публично провалила партию. Кто за это должен был ответить? Самодержец никак не желал брать на свою ответственность. Куда охотнее он готов был списать его на само правительство, не сумевшее отыскать более действенных ходов противостояния центральным державам.

Нечистая сила

Боснийский кризис подорвал здоровье Столыпина: крупозное воспаление легких, температура под 40, одышка, кашель с мокротой вынудили премьера временно удалиться от дел и уехать в Крым. Заболевание крайне опасное, лечить тогда его достаточно эффективно еще не могли. К тому же семейное: дочь Наташа тоже болела двусторонним воспалением легких, лечилась