от наслоений, служащих источником бесчисленных злоупотреблений. Все это послужило основанием в обнародованном с одобрения вашего величества правительственном сообщении объявить, что коренное решение еврейского вопроса является делом народной совести и будет разрешено Думой, до созыва которой будут отменены не оправдываемые обстоятельствами времени наиболее стеснительные ограничения… Моя всеподданнейшая просьба поэтому такова: положите, государь, на нашем журнале резолюцию приблизительно такого содержания: „Не встречая по существу возражений против разрешения поднятого Советом министров вопроса, нахожу необходимым провести его общим законодательным порядком, а не на основании 87-й статьи Законов основных, так как 1) вопрос этот крайне сложен, 2) не представляется, особенно в подробностях, бесспорным, 3) не столь спешен, чтобы требовать немедленного разрешения за два месяца до созыва Государственной думы“… Простите мне, ваше величество, но я знаю, чувствую, что вопрос этот громадной важности».

Царь-флюгер узрел в ответном послании тезис «валите все на меня» и с облегчением наложил на журнал Совета министров резолюцию: «Внести на рассмотрение Государственной думы».

Столыпину приходилось лавировать как между политическими течениями в антисемитских верхах, так и в собственном правительстве. Самодержца, который в своей многонациональной стране также политкорректностью не блистал, он убеждал: «Вы напрасно изволили заметить генерал-майору Даниилу Драчевскому (градоначальник Ростова-на-Дону с 21 декабря 1905 года, в 1915 году был исключен из свиты за растрату казенных денег в сумме 150 тысяч рублей, следствие длилось до самой Февральской революции. – К. С.), что при погроме в Ростове мало убито евреев. Драчевский – не Спиноза, он понял вас так, что не сумел добить до желаемого вами процента».

Самодержец только лукаво подмигнул премьеру и отпарировал вопросом на вопрос: «Отчего вы, Петр Аркадьевич, не запишетесь в Союз русского народа?»

Знал бы премьер, кому это говорил. В декабре 1905 года на официальном приеме лидеров Союза русского народа сам Николай II приколол к своей груди значок СРН, еще один пришпилил к пеленке полуторагодовалого наследника. Мол, с народом мы, как же без нас-то.

После разгона Думы он же отправил телеграмму в адрес СРН: «Да будет мне Союз русского народа надежной опорой». На что Витте язвительно отозвался: «Безобразнейшая телеграмма эта в связи с манифестом о роспуске 2-й Думы показала все убожество политической мысли и болезненность души нашего самодержавного императора».

Искать поддержку двора в этом вопросе было бессмысленно. Действовать надо было только самому. Кстати, начиная с 1907 года и до смерти премьера в России не было зафиксировано ни одного еврейского погрома.

С одной стороны, именно при Столыпине 16 сентября 1908 года был утвержден закон «Об установлении процентных норм для приема в учебные заведения лиц иудейского исповедания» для вузов, а 22 августа 1909 года – закон «Об условиях приема евреев в средние учебные заведения», установивший нормы 15 % для черты оседлости, 5 % для столиц и 10 % для прочих местностей. Что вполне объясняется столыпинской политикой «национальных приоритетов». С другой, именно благодаря Столыпину, который приказал провести самое тщательное расследование позорного «дела Менахема Бейлиса» (якобы ритуальное убийство евреями 12-летнего ученика подготовительного класса Киево-Софийского духовного училища Андрея Ющинского 12 марта 1911 года), вызвавшего всплеск антисемитизма в стране, провокация была подавлена в самом зародыше.

Война и мир

«Дайте мне двадцать лет покоя», – умолял реформатор. Однако покой нам только снится. В Европе уже пахнет грозой. Дредноуты на стапелях, кавалерия в седле, штыки примкнуты. Германия, вынужденная уступить Франции на первом этапе борьбы за преобладание в Марокко, выиграла на противоположном фланге в Малой Азии и начала строить Багдадскую железную дорогу. Россия разграничила сферу влияния на Среднем Востоке с Англией, отказавшись (на тот момент) от экспансии в Афганистан и поделив Иран (север – русским, юг – британцам, центр – самим персам). Военные марши гремели в Италии, Румынии, Бельгии – странах, далеких от мировых свалок и колониальных дележей.

Четко просматривались будущие коалиции – уже сформированная к 1907 году Антанта (Россия, Франция, Англия) и Четвертной союз (Германия, Австро-Венгрия, Турция и позже примкнувшая к ним Болгария). Старые счеты друг к другу были практически у всех.

Балканы день ото дня набухали войной и грозили добить разлагающуюся на глазах Османскую империю за все шестисотлетние обиды. Недаром еще Бисмарк считал Балканы «пороховым погребом Европы» и фокусом всех мыслимых политических осложнений. Там оставалось место для большой дележки. Турецкий полутруп предстояло растащить по закромам, пока не прибрали к рукам другие жаждущие «осчастливить» балканских славян.

К примеру, после Русско-турецкой войны 1877–1878 годов нерешенным оставался вопрос принадлежности Боснии и Герцеговины, на которую претендовали Австро-Венгрия, поддерживаемая Германией, и Сербия, за спиной которой маячили мощные фигуры России и Франции. Каждая из них называла себя «собирателем славянских земель» и каждая претендовала на ведущую роль в этом взрывоопасном регионе. Пока «железный канцлер» Бисмарк был в силе, он лупил по рукам своих союзников, справедливо полагая, что «с Францией мы никогда не будем жить в мире, с Россией у нас никогда не будет необходимости воевать, если только либеральные глупости и дипломатические промахи не извратят положения». Однако стоило ему сойти с европейской сцены, ущемленная Вена вновь достала из чехлов боевые фанфары. Младотурецкая революция июля 1908 года, выбросившая из своего гарема султана Абдул-Хамида II, лишь подхлестнула процесс.

Новые турецкие власти были попросту куплены Австро-Венгрией (новая практика в европейской дипломатической игре) за 2,5 млн фунтов стерлингов в качестве разрешения на строительство железной дороги Вена – Салоники. Таким образом, в сферу влияния «двуединой империи» подпадали бы не только подконтрольный ей Новопазарский санджак Боснии, но и Македония. Понимая, что таким образом она наступает на ногу «русскому медведю», Вена предложила Петербургу признать аннексию Боснии и Герцеговины в обмен на право беспрепятственного прохода русских военных кораблей через Дарданеллы, что нарушало бы статьи подписанного после Русско-турецкой войны Берлинского трактата.

Россия колебалась – министр иностранных дел Извольский был за активное вмешательство в конфликт вплоть до вооруженного противостояния (при поддержке Англии, конечно). Великие князья Николай Николаевич (женат на дочери черногорского короля Николы Негоша Анастасии-Стане) и Петр Николаевич (женат на ее сестре Милице), оба из антигерманской партии при дворе, тоже были за конфронтацию. Министр фактически по собственной инициативе затеял зондаж обстановки в замке Бухлау с австрийским коллегой графом Алоизом фон Эренталем, в ходе которого проговорился, что Россия не особо горит желанием воевать за далекую мусульманскую Боснию.

Столыпин, Коковцов и военное министерство были категорически против войны.

«Пока я у власти, – писал Столыпин, – я сделаю все, что в силах человеческих, чтобы не допустить Россию до войны, пока не осуществлена целиком программа, дающая ей внутреннее оздоровление. Не