Он смотрит мне прямо в глаза и говорит это так, словно и в самом деле слышал то, что я сказала.

Доползаю до дома и застаю Энди на кухне: он стоит, держа в одной руке новый утюг, а в другой — инструкцию.

– «Познакомьтесь со своим утюгом», — бормочет он, когда я выглядываю из-за двери. — Твввою мматть!

— Тебе совершенно незачем было покупать утюг, — говорю я застенчиво. — Мог бы взять мой.

Энди улыбается.

— Где ж ты была раньше? — отвечает он. — Ненавижу тратить наличку на всякую ерунду, вроде утюгов. А почему ты вернулась? Что случилось с тем парнем? Как там его? Пис-Пис?

— Пирс! — Из меня вырывается непроизвольный смешок, но я встревожена. Он что, так и будет вести себя как нянька?! — Мы решили, что будет лучше, если Крис побеседует с ним с глазу на глаз.

Энди, было, открывает рот для ответа, но его прерывает звонок в дверь.

— Интересно, кто это. Лично я никого не жду.

— Это ко мне, — ухмыляется он, быстро проносясь мимо. Наблюдаю за ним с плохо скрываемым неодобрением. Вот тебе и «не стесняйся, чувствуй себя как дома»!

Слышно, как Энди открывает дверь. Из коридора доносится высокий дискант:

— А вот и я! Четырнадцать с полтиной. Ага. Бывай, старик!

Десять секунд спустя Энди торжественно вносит на кухню две здоровенные коробки с пиццей. Сладковато-жирный запах картона и подгорелого сыра сродни оскорблению.

— Одна — с говяжьим фаршем, — объявляет он, — другая — вегетарианская, то есть, в принципе, тост с салатом. Ты ведь меня выручишь, правда?

— Я?! Нет, что ты, я не… — начинаю, было, я.

Мои руки панически дрожат, улыбка стухает сама собой.

Вместо ответа Энди молча открывает верхнюю коробку. Мне совсем не хочется туда заглядывать, но картина неодолимо манит и влечет, как сцена автокатастрофы.

— Погоди, я достану тебе тарелку, хорошо? — хриплю я.

— А где они? Ты садись, я сам.

Молча указываю рукой на буфет. Энди вынимает два больших обеденных блюда.

— Я… я не могу… я не ем из таких… Слишком большие.

— Ага, понял.

Наклонившись, Энди извлекает из буфета блюдце, а я думаю: «Я ведь не сказала: „да“».

И, тем не менее, протягиваю ему нож. Лезвие врезается в толстое тесто, которое легко поддается, источая влагу, словно любовница. Я наблюдаю.

— Какую тебе? С говядиной, с салатом или и ту, и другую? — спрашивает Энди.

— С салатом, — слышу я свой голос. — Одного ломтика достаточно.

Жду возмущенного вскрика: «Одного ломтика?! И все?! Да этого же на один зуб! Возьми еще! Возьми сразу пять! Там еще много в коробке! Один ломтик! И т. д., и т. п. …»

Но Энди просто подцепляет один ломтик и кладет на мое блюдце. Без комментариев. Отступать некуда.

Побежденная, я сажусь, будто опускаюсь на электрический стул. Ломтик вегетарианской пиццы лежит прямо передо мной: кусок жирного яда, забивающий ноздри, налипающий на одежду своим теплым, острым запахом. Резкий аромат зеленого перца явственно выделяется на фоне плотного, маслянистого зловония сыра. Я не ем сыр. Сыр — это сплошной жир, в который для виду добавили чуток протеина.

Не хочу касаться этой гадости руками, но и приборами пользоваться тоже не могу, чтобы не выглядеть как мой папа, «разбирающийся с будущими детишками». И вот я беру это жеманно отставленными пальцами, — в первый раз в жизни пробую такую тяжелую пищу! — и откусываю крошечный кусочек. Потом еще один. На этот раз — побольше. И еще. И еще, и еще.

— Buon appetito! — желает мне Энди с набитым ртом.

Что меня действительно восхищает в Бабс, так это ее умение всегда находить оправдание своим поступкам. Покупка — наперекор мнению родителей — громоздкого агрегата для приготовления капучино (четыре часа — чтобы оттуда тонюсенькой струйкой вытекло мизерное количество жиденького кофе, и семь часов — на последующую чистку) объяснялась так: «Когда-нибудь это станет бесценным антиквариатом». Трата недельной зарплаты на несчастливые лоторейные билеты завершилась легкомысленным взмахом руки: «Если б я этого не сделала, то до сих пор мучалась бы мыслью, что могла б ведь уже стать миллионершей». А поедание шоколадки «Тоблероне» размером с взлетное поле оправдывалось фразой: «Мне срочно нужен был заряд энергии».

Я следую ее впечатляющему примеру, пытаясь найти оправдание пицце:

Дело не в том, что есть; главное — сколько есть. (Нет, этот аргумент мне не нравится).

Нет такой пищи, которая по сути своей была бы вредна для здоровья. (Если только ее не приготовил какой-нибудь повар-террорист, которому платят так мало, что он не удосуживается вымыть руки в промежутке между туалетом и разделочной доской).

От одного ужина, — даже если нажраться от пуза, — не растолстеешь.

Энди съел больше меня.

После долгих рассуждений и пропущенного завтрака чувствую себя немного лучше. Иду в газетный киоск, — чтобы не встречаться с Энди перед тем, как он уйдет на работу (или куда он там ходит), — и покупаю «Вог». Если верить «Гардиан», «Вог» — единственный женский журнал, который не опускается до уровня своих читательниц. Кроме того, одна из его корреспонденток накачала себе силиконовые сиськи, и мне не терпится узнать, сможет ли она сравниться с Бабс в развешивании оправдательной лапши на наши доверчивые уши. В статье очень много рассуждений о символах женственности и прочей ерунде, но особенно потрясла меня одна фраза: «Мне понадобилось некоторое время, чтобы свыкнуться с мыслью, что никто теперь не назовет меня тощей, что теперь я женщина не восьмого, а десятого размера…»

Гигантская проблема с десятым размером поглощает все мои мысли и никак не хочет отпускать. До каких же высот дзен-буддизма должна вскарабкаться женщина, чтобы «свыкнуться» с мыслью, что никто теперь не сможет назвать ее тощей? Как вообще можно с этим свыкнуться? Наши родители когда-нибудь умрут — да, это неизбежно. Но раздуться до десятого размера?!

Всю обратную дорогу от газетного киоска я не могу думать ни о чем другом. Проклинаю тот день, когда придумали еду. Мучаюсь мыслью о том, как компенсировать съеденную пиццу, сознавая, что именно в этот момент капли теста просачиваются сквозь кишечник и оседают на бедрах. Чувствую, как каждая клеточка моего тела становится зеленой и горькой. Сейчас я — это не я, а ходячая злоба на тех женщин, которые могут сводить себя на нет без каких-либо побочных эффектов.

Входя в квартиру, едва не падаю, споткнувшись о большую коричневую сосиску, разлегшуюся на полу в прихожей. Падди медленно поднимает голову и смотрит на меня своими грустными, налитыми кровью глазами. Э-э? Мэтт!

— А где же твой папочка? — ласково спрашиваю я.