– Ты прав, но все равно это ужасно. – Инна откинулась на спинку кровати и вздохнула. – Я сегодня показывала досье, составленное доктором Томпсон, одному известному врачу. Он это прочитал при мне и сказал буквально следующее: недостаток этой методики в том, что травмирующие воспоминания в какой-то момент могут вернуться, уже искаженные интерпретациями, и тогда никто не знает, как пациент себя поведет и что сделает. Я думаю, Тина ездила по миру, стараясь заглушить воспоминания, – вот эта методика отсечения, она требует умения переключаться, и Тина переключалась как умела, то есть – буквально. Ездила по миру, бродила по городам и музеям, новыми впечатлениями глушила то, что жило в ее голове. Ей не позволили все это проговорить – просто потому, что сначала она не говорила вообще, а потом задача такая не стояла, потому что доктор Томпсон не лечила Тину, а ставила эксперимент, проверяла различные варианты методики, и на саму Тину ей было, по большому счету, плевать.

– Как и на тех пациентов, которых она довела до самоубийства. – Егор пожал плечами. – Такие люди всегда были, Инна. Просто каждый думает: меня такое никогда не коснется – беда, в смысле, или болезнь. Но дело в том, что такие вещи могут коснуться каждого, и тогда люди ищут любой помощи. Вот как Штерн – он взвесил все «за» и «против» – и решил, что лучше призрачный шанс, чем никакого вообще. И наверняка решил, даже если его дочка никогда не вырастет такой, какой она могла бы стать, не случись с ней этого кошмара, то она, по крайней мере, проживет относительно нормальную жизнь, и даже, возможно, родит ему внуков… Я думаю, именно так рассуждал и отец Тины, и остальные родители, дети которых проходили коррекцию поведения в этой школе.

– И сейчас, видимо, у Тины в голове все это взорвалось. – Инна смотрела на мужа в упор. – Куда она могла пойти, что она вспомнила?

– Дом, я думаю.

* * *

Тина шла по темным улицам медленно, словно гуляя.

В ее голове звучали обрывки мелодий, чьи-то голоса, а иногда, заглушая этот равномерный гул, она слышала голос доктора Томпсон: это просто картинка на стекле, разбей стекло, и картинка исчезнет.

Осколки блюда на ковре, запах шоколадного печенья.

Нет, она соберет другие картинки, и они будут счастливыми. Цветы, улыбающиеся дети, спокойно дремлющие под сенью деревьев домики, эти картинки нельзя разбивать, их надо сохранить – вместо той, которую она разбила, когда вцепилась руками в клетчатую скатерть. Ее тащили наверх вместе с этой скатертью, пока край скатерти не выскользнул из рук. Она должна была придумать себе другую жизнь, она должна была играть в эту жизнь, а то, страшное, – оно уже прошло, разбилось вместе с маминым блюдом.

– Ты должна запомнить адрес, если потеряешься.

Это мамино лицо, но оно не ее – Тина не хочет помнить такое лицо, но голос – это отчасти тоже музыка, и голос она помнит.

– Ты должна запомнить свой адрес, имя и возраст. Ну-ка, давай повтори.

– Тина Евгеньевна Штерн, пять лет, улица Юности, дом восемьдесят один.

Она знала адрес и помнила дом, все эти годы помнила, где-то там, внутри себя. И потому новый дом на улице Веснина был ей безразличен, он не был связан ни с чем, важным для нее.

И она помнила, где стоит ее настоящий дом. И ключи у нее есть.

– Я сяду там и вспомню. – Тина шла по улице, не обращая внимания на холод. – А если там живут чужие люди? Нет, нет, там не может никто жить – после того, что произошло, там никто не может жить. Мне просто нужно домой.

Где-то внутри она понимала, что поступает неправильно и нерационально. Голос, ее второй голос, который она обрела после того как… Нет, не надо помнить, это не надо помнить!

И не надо никуда идти.

Такси вынырнуло из тумана, и Тина решительно взмахнула рукой.

– Улица Юности, восемьдесят один.

Идти холодно и долго, а в машине тепло, и доберется скорее.

Таксист слушал старую музыку, голос Синатры пел о прошедшей жизни.

Курсант Таращанский торопился в отдел, куда его вызвал капитан Семенов.

– Димка!

Это Вовка Марусич, тоже пришел, а значит, его тоже вызвали.

– Жора уже на месте. – Вовка громко пыхтел. – Что случилось, не знаешь?

– Скажут, чего гадать.

Капитан Семенов встретил стажеров в кабинете, заставленном коробками.

– Вот и хорошо, что пришли. – Он кивнул на коробки. – Это архив фирмы «Турман» за тот период, когда пропал груз – фура с бытовой техникой. Но за давностью лет все документы в бумажном виде, причем сложены как попало, вообще удивительно, что сохранились. А потому задача перед вами простая и сложная одновременно: найти накладную, по которой принимали и взвешивали груз, вот номер машины и фамилия водителя. Работайте, ребята, результат нужен быстро.

– Да тут тысячи этих бумажек! – Войтович взъерошил рыжий чуб. – Сколько же надо ковыряться!

– Быстро надо, потому вас трое. Сыскная работа не только в погонях и засадах заключается. Вот эта бумажка – та же погоня, и нам она нужна, чтобы прижучить преступника. Так что садитесь и разбирайте, а меня и майора не тревожить, пока не найдете искомую бумагу. И не болтать, сидите тихо и ищите, если кто спросит, что вы делаете, – всех отсылайте с вопросами ко мне. И как только найдете, сразу звоните мне или майору, ясно?

– Ясно… А если ее там нет? Бумажки этой, в смысле. – Таращанский кивнул подбородком в сторону коробок. – Лет-то немало прошло, вы же сами говорите.

– Мы должны это знать точно, есть она там или нет. Но лучше, чтоб была. – Семенов достал из сейфа коробку с печеньем и банку с кофе. – Вот, кофе себе заваривайте и работайте.

Семенов ушел, а стажеры уныло воззрились на коробки.

– Ладно. – Таращанский открыл крышку верхней коробки. – Вовка, завари кофе, и каждый возьмем по коробке. Тут на самом деле всего по три коробки на нос, просмотрим быстро.

– Любишь ты командовать, Димка. – Марусич нахмурился. – Чуть что – сразу Вовка…

– Я и сам могу кофе сварить, но у тебя лучше получается.

Марусич, хмыкнув, взял кофейник и вышел.

– Чистой воды манипуляция. – Рыжий Войтович хихикнул. – Что происходит, как ты думаешь?

– Не знаю. – Таращанский сел на пол и принялся одну за другой доставать старые накладные. – Дай-ка, я себе перепишу вводные…

Вернулся Марусич с кофейником, закипела вода, и работа тоже закипела. Бумажки ложились аккуратными стопками, и вскоре половина бумаг была разобрана, кофе выпит, а печенье съедено.

– Что-то нет пока. – Войтович потянулся за печеньем. – Пыльное все, ужас.

– Тогда все на бумажных носителях делали. – Марусич зевнул. – Но, конечно, очень пыльно.

Дверь открылась, и возникла Василиса. От неожиданности все трое вздрогнули, но через секунду уже заинтересованно смотрели на Василису.