Тина сидела под столом, клетчатая скатерть спускалась до самого пола, и гладкая ножка стола была прохладной. Круглый коврик, посреди которого стоял стол, красный, в цветах и бежевых завитках, мягкий, на нем кое-где валялись мелкие крошки – значит, кухню еще не убирали. И печенье раскрошилось – они пекли печенье, но его больше нет, а на столе осталось большое блюдо, на котором розы и дом с окнами, на окнах занавески и цветы, а мимо забора мальчик гонит свое небольшое стадо. И раскрошившееся печенье на месте дымохода, крошки делают стены дома не идеально белыми.

Что-то там, в доме, происходит – громкое, страшное, но пока она сидит здесь, слушая песню из мультфильма «Бременские музыканты», которую прокручивает в голове уже в четвертый раз, пока она в безопасности. И крошки на полу, и если немного поднять скатерть, то видна лестница, ведущая наверх, и она может вспомнить, что находится наверху.

Там ее комната с розовыми занавесками и обоями в мелкий цветочек. Там кукольный домик, который привез ей отец, там пианино, на котором мама учит ее играть, и она уже многое умеет, отец очень гордится ею, а ей нравится, как из-под ее пальцев рождается музыка. Там белая кровать, и на полке книжки, которые она любит читать перед сном, и музыкальный центр, которому так завидуют ее подружки в школе… Лиц подружек не помнит, имен тоже, и это неважно, потому что важна лишь музыка, сквозь которую звуки не проникают.

Или проникают?

Кто-то входит на кухню, Тина видит черные ботинки, такие огромные, начищенные до блеска – отец тоже любит, когда обувь выглядит опрятно, вот и этот человек, видимо, придерживается того же мнения. Тина прижимается к ножке стола, стараясь не дышать, а музыка звучит все громче, и это хорошо – значит, не слышно ее дыхания. Тина закрывает глаза и понимает, что сейчас она во тьме, и тот, кто вошел, ее не видит.

Блюдо разбилось, упав на пол – кто-то сдернул со стола скатерть. Тина не хочет видеть, кто это, она не хочет слышать того, что происходит, и сейчас не хочет знать, что будет дальше, потому что дальше было что-то, что помнить не надо.

Тина открыла глаза. Свет фонаря пробивался сквозь занавески на окне, пахло ванилью и свежей выпечкой. Тина села на табурет и налила себе воды.

– Там был дом. – Тина медленно выпила воду, ее тело била крупная дрожь, ее шепот предназначался тьме, которая предала ее, отступив и лишив безопасности. – Они тащили меня по лестнице, мама тоже была там. Они спрашивали что-то, крича в телефон – где, где он?! Отдай, или мы убьем их! Потом они держали меня, а один из них… И больно, и мама кричит, и кто-то пришел. «Вы что, с ума сошли?!» И мама молчит, они льют на нее воду, а она молчит, все время молчит. И хлопок – один, второй… Что-то падает, и мокро, и кто-то тащит меня вниз по лестнице, бросает на пол, и внутри все болит, и болят руки, потому что за них кто-то больно держал меня, а на полу осколки блюда – маминого блюда, кто-то его разбил, печенье раскрошилось и по нему ходят, крошки на ковре…

Тина поставила пустой стакан. Нужно идти, нужно найти тот дом, он где-то есть, она теперь точно знает. В ее косметичке лежит связка из трех ключей – что-то типа талисмана, она читала где-то, что ключи – отличный талисман, и эти ключи были в ее багаже, когда ее привезли в школу, и она почему-то всегда таскала их с собой, покрыв блестящей разноцветной эмалью и наклеив стразы.

Но это ключи от дома, где погибла ее мать, и она сама там тоже погибла.

То, что сейчас, – это не она, это то, что сделали из Тины, чтобы она могла дальше как-то жить.

И она жила. Ее жизнь была круговоротом поездок и перелетов, она никогда не останавливалась, а когда остановилась, то оказалось, что жить нельзя.

– Видеокассета?

Виктор Васильев достал из пакета видеокассету и положил на стол.

– Брат никому не доверял, а потому запись сделал перед самой смертью. – Кругленькая, совершенно седая старушка в неопрятном пальто вздохнула. – У нас была старенькая видеокамера, и брат сделал запись. Что на ней, я не знаю, но он сказал отдать ее только тогда, когда к нему обратятся, а обратиться к нему могли только в связи с одним делом, в котором он участвовал не по своей воле. Больше я ничего не знаю и знать не хочу. Но что бы это ни было, оно угнетало брата до конца его дней.

– Я понимаю. – Бережной взял кассету. – Лидия Сергеевна, я чрезвычайно признателен вам.

– Совершенно не за что. – Старушка поднялась и сделала шаг к двери. – Я просто выполнила просьбу брата, только и всего. Будьте здоровы, и что бы ни было на этой записи, я надеюсь, оно вам поможет.

Она вышла, а Виктор почесал в затылке.

– Где же мы возьмем видеомагнитофон, чтоб это просмотреть? Привлекать ребят из техотдела нельзя, раз уж дело у нас секретное, а как же мы…

– У меня есть. – Семенов оживился. – Я мигом привезу, а телевизор вот же.

– Да погодите. – Бережной поднялся и прошел в комнату отдыха. – Тут стоял такой аппарат, я убрал его за ненадобностью. Сейчас…

Когда Бережной занял этот кабинет, то постарался избавиться от всех вещей предшественника, но выбрасывать видеомагнитофон, пусть даже старый и ненужный, он не стал – мало ли, пригодится когда-нибудь. Вот и пригодился.

– Если оно работает…

Бережной подал Виктору кассету, а из конверта выпал лист бумаги – предвыборная листовка.

– Гляди-ка, Леонтьев Сергей Леонидович. – Бережной нахмурился. – Это, если я не ошибаюсь, младший брат Леонтьева-старшего, погиб лет двадцать назад, вместе с женой и сыном.

– И зачем здесь эта листовка? – Семенов заинтересованно заглянул в конверт. – Больше нет ничего.

– Сейчас узнаем, зачем листовка. Этот Гостищев, судя по всему, был человек педантичный и предусмотрительный, так что вряд ли эта листовка оказалась в конверте случайно. Витя, не получается?

– Сейчас, еще тут подсоединю… – Виктор переставил цветные вводы. – Давно не занимался таким, подзабыл. Магнитофон старый, работает ли?..

Магнитофон работал, и кассета тоже сохранилась хорошо. На экране возник худой старик с желтым осунувшимся лицом и большими залысинами, закутанный в серый домашний халат.

– Меня зовут Гостищев Иван Сергеевич. – Старик откашлялся, выпил воды и продолжил: – Я работал в бюро криминалистических экспертиз, выполнял обязанности патологоанатома.

Далее последовали подробные временные рамки и номер личного дела, и Бережной останавливал видео несколько раз, чтобы Виктор и капитан Семенов успели все записать.

– Я выехал на вызов в дом по улице Юности, восемьдесят один. – Гостищев снова закашлялся, но скоро сумел собраться. – В доме обнаружилось тело хозяйки, привязанное к стулу, стоящему в детской спальне, и имеющее признаки повреждений, характерных после избиения и пыток. Я составил протокол, тело погрузили в машину, и мы направились в морг, я собирался вскрыть тело ночью, у нас было такое неписаное правило: кто привозит, тот и вскрывает, а я не хотел затягивать с заключением для следователя, я очень хотел, чтобы преступники были наказаны. Вид этой женщины, а более того – то, что негодяи сотворили с ребенком… К некоторым вещам привыкнуть невозможно. На момент моего приезда в дом там находились муж жертвы и его малолетняя дочь, у которой были явные признаки избиения и изнасилования, но осматривал ребенка не я, она в тот же день была направлена в отдел экспертизы к судебному врачу.