— А почему бы не спросить саму Лиминаль?

— Нет, — быстро сказала Мария. — Нельзя!

— Верни ее!

— ОБА ЗАТКНУЛИСЬ!!

Дональд втянул голову в плечи, Марию, кажется, отбросило назад, но мне было глубоко наплевать: это наконец вырвалось наружу мое настроение. Попутно оно надорвало мне голосовые связки.

— Ты, — произнесла я, морщась от боли в сорванном горле, и указала на Марию. — Быстро объясняешь, что происходит. Ты, соответственно, не рыпаешься.

— Но Рея…

Я ухватила Дональда за ухо и вздернула его, указывая свободной рукой на кардиомонитор:

— Вот это видел? Она пока жива.

Дональд всхрапнул и напрягся.

— Ей же нельзя греться!

— А вот это нам сейчас расскажут, — сказала я, настойчиво глядя в глаза Марии.

«И только попробуй соврать, сука, — я взамен пистолета дам идиоту вибронож. Так будет больнее».

— Она… Ну, Рея попросила сделать так, чтобы ее температура была выше.

— Н-насколько выше? — быстро спросил Дональд.

Карпцова помолчала, и, похоже, только для обормота ответ был неочевиден.

— До двадцати градусов. Желательно — до нормальной температуры тела.

Дональд сложно выругался — я от него такого еще не слышала. Сидящий на полу капитан прямо-таки излучал ненависть и непонимание.

— Что ты вообще знаешь о холоде Лиминали? — неожиданно резко спросила Мария.

Я поморщилась: это был неудачный момент, чтобы внезапно прийти в себя. Да и тон что-то не по делу.

— Ты будешь рассказывать или выделываться?

Доктор Карпцова невпопад кивнула, и тут почти одновременно раздалось два звука: один из рубки, другой из кардиомонитора Реи. И если первый вполне оптимистично свиристел о выходе на заданные координаты, то второй — о том, что «мы ее теряем».

Дональд бросился было к Рее, но его опередила Мария. Она принялась срывать провода, оплетавшие светящегося гвардейца, хотя выглядело это премерзко: будто выдергивала из безвольного тела вымотанные жилы. Сходство усиливалось тем, что Лиминаль вздрагивала при каждом рывке. Меркло сияние, оглушительно ныл кардиомонитор — столько тысяч лет прошло, а прямая линия все провожает на тот свет людей — что юберменшей, что унтерменшей.

С ума сойти, думала я. Что ж там качает это умирающее сердце? Сыпучие кристаллы льда?

«Бип, — сказал кардиомонитор. —Бип. Бип. Бип».

Рука Дональда, которую я, оказывается, сжала, безвольно обмякла.

Словом, в этом мире опять на одну Лиминаль стало больше.

— Рея.

Девушка открыла глаза и посмотрела на стоящего над ней Дональда. Ее лицо неуловимо изменилось, и я увидела улыбку. Милое зрелище — улыбающееся оружие. Милое — и жалкое.

Рея посмотрела на датчики над своей головой, и улыбка пропала. Вряд ли ее волновал пульс, а вот на термомониторе обнаружился круглый ноль. Потом цифра моргнула и сменилась — на «–1».

— Жаль, — только и сказала последняя из Лиминалей, отворачиваясь к стене блока.

«Минус два… Минус пять», — отозвался термометр.

— Рея, идем, — сказал Дональд и, протянув руки, поднял ее с лежака. — Идем.

Честно сказать, я не запомнила, о чем думала, пока странная пара не поравнялась со мной. На какое-то мгновение Лиминаль, прильнувшая к руке своего Донни, встретилась взглядом со мной, и я увидела на бледном лице то, что смогла осознать только несколько мгновений спустя.

Триумф. Чистый, тихий, неподдельный и умиротворенный.

— Кошмар, — произнесла я вслух, глядя на закрывшуюся дверь. — Да она совсем ребенок!

— Ну, ребенок не ребенок, но тебя она сделала.

Я повернулась к не в меру наблюдательной докторше.

— Это еще почему?

— Ну… Он вышел с ней на руках, не с тобой.

— Ой, слушай, иди вон, а?!

Мария вздохнула и подошла к рабочему столу. Щелкнул ящик, и на столешнице появились два тонких высоких стакана и бутылка с невинного вида розоватой гадостью.

— Мы там вообще-то на позицию выходим, — сказала я, тыча большим пальцем себе за спину. — Так что пьянствуй в одиночестве.

— Ну, ты же не Дональд. Может, тебе будет интересно насчет Лиминали?

Я мысленно сопоставила рубку и пьянку и подхватила оба стакана.

— Пошли.

— Куда?

— Совмещать.

Мария задумалась, а потом восхищенно заулыбалась:

— На вахте пить?

— Отберешь у меня лицензию, — подсказала я.

Как-то довелось мне управлять кораблем под дозой «хлорки», которую приняла для соблюдения конспирации. Кайф плюс синхронизация — это, конечно, нечто.

В рубке было тихо. Фрегат висел в восемнадцати мегаметрах от TY14 и почти вышел на координаты завтрашней баталии. Я наметила приятный астероидный пояс, где будет весьма недурственно засесть. Если кто-нибудь из противников решит рядом укрыться — буду еще счастливее. Дроны отлично пойдут и для прикрытия, и для атаки в таких условиях.

— Наливай, — распорядилась я, выдвигая консоль.

Пока Карпцова там булькала, я вышвырнула из головы посторонний мусор и занялась расчетами. В бархатистом мраке светилась туманность, сожравшая половину соседней звездной системы. Светились координатные раскладки, светились точки шахтерских маяков среди месива астероидов, и мне здесь нравилось: уютно, сухо, тихо.

— Держи.

Я приняла стакан и, не глядя, отхлебнула. В горле что-то сделало «ты-дыщ», и, проглотив, судя по ощущениям, маллийского ежа, я обернулась:

— Что за verfickte Scheisse?!

— Макто, самый настоящий.

Похоже, на покойном Паракаисе мы загрузились не только нужными вещами.

— Хах, — только и сказала я.

Тишина — рабочая тишина боевой рубки. В плохих рубках орут, в умирающих рубках воют негодующие сирены, в рубке пришвартованного корабля звучат переговоры. Тихо, только если кипит работа.

Ну и в рубке уничтоженного корабля тоже тишина, ага.

— Холод — это как подсказка для ее уничтоженного организма, — сказала Мария. — Понимаешь, Лиминаль — очень хрупкое существо.

На экран как раз вышли непонятные данные по перегрузкам в расчетных маневрах, и мне это ужас как не нравилось. По панелям плыли цифры, а Мария бубнила за спиной, вырисовывая грустную и страшно поучительную историю о том, как человек в очередной раз создал не пойми что. О том, как эти самые Лиминали болели странными болезнями, как они выжигали целые комплексы, мечась от страшных головных болей.