превращенную в благодарственный гимн, сопровождающий свадебную процессию царевича Ивана и Царевны. Каменные витязи оживают и медленно выстраиваются в ряд с царевнами. Ряд за рядом сцену постепенно заполняют бояре. Иван и его невеста, коронованные, со скипетрами поворачиваются кругом, демонстрируя свои длинные расшитые шлейфы, и торжественно выступают вперед, чтобы занять почетное место в центре толпы. Сверкающая Жар-птица пролетает мимо и благословляет их. Под торжественную мелодию, напоминающую звон колоколов, балет подходит к счастливому финалу. С какой же гордостью, должно быть, Фокин, танцор, балетмейстер и первооткрыватель, появился на сцене рядом со своей женой и всей труппой перед лицом парижских зрителей, стоя приветствовавших его балет и музыку Стравинского! А Карсавина — какой триумф выпал на ее долю в первой большой роли, поставленной для нее Фокиным!

Сидевший в ложе Дягилева Стравинский познакомился со всеми знаменитостями, хозяйками салонов и балетоманами Парижа. В этот и последующие вечера его представили Прусту, Жану Жироду, Полю Морану, Сен-Джону Персу, Полю Клоделю и Саре Бернар. «В конце представления меня пригласили на сцену, чтобы выйти на поклон, вызывали несколько раз. Я был на сцене, когда в последний раз опустили занавес, и увидел, как ко мне подходит Дягилев с темноволосым высоколобым мужчиной, которого представил мне как Клода Дебюсси. Великий композитор доброжелательно отозвался о музыке и закончил беседу приглашением пообедать с ним».

Восток снова был в моде, как и почти столетие назад, во времена раннего Виктора Гюго. Следовавший за «Жар-птицей» дивертисмент был последней новинкой сезона и носил такое же название, как и вторая книга поэм Гюго «Les Orientales»[161]. В нем выступили Гельцер и Волинин, а у Нижинского было два номера. Первый, «Кобольд», исполнялся под одноименное фортепьянное произведение Грига, оркестрованное Стравинским*[162]. Для этого танца Нижинский был облачен в зеленовато-синее сплошное трико, усыпанное блестками, ими было покрыто даже его лицо. Он предстал шаловливым гоблином. Все, что осталось от этой постановки, — это три фотографии, хранящиеся в Музее и Библиотеке исполнительских искусств в Нью-Йорке. Что касается второго номера, более статичного танца, состоящего главным образом из поз в сиамском стиле (за несколько лет до этого в Петербурге Фокин видел труппу сиамских танцоров), о нем сохранились многочисленные воспоминания, так как Нижинского фотографировали в нем Дрюэ и барон де Мейер и рисовали Жак-Эмиль Бланш, Жан Кокто, Жорж Барбье и другие.

Карсавина взяла свой костюм Жар-птицы, а Нижинский свой золотой расшитый драгоценностями сиамский костюм и головной убор в студию Жака-Эмиля Бланша в Пасси, чтобы сфотографироваться, так как художник бережно относился ко времени танцоров, потраченному на позирование, и много работал с фотографиями Дрюэ. Было солнечное воскресное утро, и «оператор», как называла его мадам Бланш, прибыл в час.

Сад Бланша с его каштанами, катальпой и английскими лужайками как-то ветреным дождливым вечером вдохновил Дебюсси на создание «Jardin sous la pluie»[163]. Эта фортепьянная пьеса вошла в альбом, посвященный общительному художнику. Нижинский позировал и на лужайке, и в студии, и те позы, которые он принимал, то припадая к полу — наполовину змея, наполовину тигр, то стоя, поднеся кончики пальцев к вздернутому подбородку, наряду с прыжком, выполненным им для одной из ранних фотографий в движении со скрещенными в воздухе ногами и соединенными над головой руками, — все это были элементы его сиамского танца.

Карсавина, так же как и он, позировала перед превосходным экраном из ценного дерева. Некоторые из сохранившихся фотографий изображают ее хохочущей от души — поведение, совсем неподобающее для Жар-птицы. Причиной был Кокто, приезжавший посмотреть, как идут съемки. Он обычно устроивался на галерее, проходившей над студией, принимал самые немыслимые позы и бросал остроумные реплики. Он также делал наброски с Нижинского в его сиамской роли.

Набросок Бланша, изображающий Карсавину на пуантах с повелительно протянутыми руками, так и остался всего лишь эскизом, хотя и очень ярким, сейчас он находится в коллекции Сержа Лифаря. Большой портрет Нижинского купила княгиня Эдмон де Полиньяк, и после ее смерти он много лет провисел в Доннингтон-Прай-ори под Ньюбери в доме ее племянницы, миссис Реджиналд Феллоуз, одолжившей мне его для Дягилевской выставки в 1954–1955 годах. Но Бланш был не единственным художником, писавшим с фотографий Дрюэ. Несколько лет спустя тайный поклонник Нижинского заказал его портрет Баксту, и тот скопировал припавшего к земле танцора с фотографии Дрюэ, вольно интерпретировав им же самим созданный костюм (он оставил брюки простыми синими, не украшенными блестками) и слегка изменив выражение лица, так что оно стало более живым, чем на фотографии. Портрет никогда не выставлялся и не воспроизводился, фактически он был скрыт от мира до 1969 года, когда его обнаружил в Вашингтоне барон Тассило фон Ватцдорф из «Сотби». В июле того же года его выставили на продажу, и он был продан за 11 400 фунтов, рекордную цену для работ Бакста. Такими были далеко идущие последствия тех веселых съемок в Пасси, заканчивавшихся, как правило, поздним, но восхитительно вкусным ленчем.

Тамара Карсавина.

Рис. Жира

Нижинский и Карсавина приезжали позировать Бланшу и в последующие сезоны, Карсавина время от времени привозила с собой на сеансы друзей. Будучи в то время большой гурманкой, она однажды рассказала собравшейся компании, какое огромное впечатление произвели на нее в ресторане отеля «Савой» столики на колесиках, уставленные всевозможными сладостями, которые подвозили ей на выбор. К ее следующему посещению Пасси Бланш достал столик на колесиках и щедро уставил его лакомствами. Бланш писал и Иду Рубинштейн в костюме Зобеиды, откинувшейся на подушки, с благородным семитским профилем на фоне черно-золотого лакированного экрана.

Рубинштейн также позировала Серову в здании на бульваре Инвалидов, которое когда-то было монастырем. Он написал ее обнаженной, сидящей на подушках, повернувшейся к зрителям костлявой спиной, и с головой, повернутой через правое плечо. Теперь в роли cavalieri serventi[164] у нее был не только Монтескью, но и д’Аннунцио. Ей нравилось привлекать внимание, и восхищение выдающихся людей льстило ей. Она купила черного пантеренка и заявила Дягилеву, что хочет не только изображать пантомиму, но и танцевать. Об этом не могло быть и речи. Зрители считали, что она пьет шампанское из лилий мадонны, но это, возможно, было частью преднамеренной рекламной кампании.

Дягилев заплатил Стравинскому только 1500 рублей (100 фунтов) за «Жар-птицу», но композитор, постоянно нуждающийся в деньгах, был настолько окрылен успехом своего балета и так уверен в совместном с Дягилевым светлом будущем, что поспешил в Россию за женой и детьми. Последнее представление «Жар-птицы» должно было