роль в работе вече, с боярством, более чем очевидно, тем более в той ситуации, которая сложилась в Москве к 26 июня (на наш взгляд, более чем вероятно, что Федор Бармин и бояре не случайно оказались пополудни 26-го перед Успенским собором, а прибыли туда с неким «отчетом» о результатах работы «комиссии»); и среди участников стихийного московского вече неизбежно было множество клиентов тех же бояр, зависимых от своих патронов.

Убийство Юрия Глинского стало сигналом для начала погромов в Москве, в ходе которых «людей княже Юрьевых безчислено побиша и живот княжей розграбиша, ркуще безумием своим, яко «вашим зажиганием дворы наши и животы погореша», заодно побив и пограбив множество северских служилых людей, к несчастью своему оказавшихся на Москве в те дни, «называючи их Глинского людми»[490].

О том, что происходило в Москве 27-го и 28-го, летописи умалчивают, однако можно предположить вслед за И.И. Смирновым[491], что город в эти дни находился под властью московского «вечья» (по аналогии с событиями лета 1382 г.) или, во всяком случае, москвичи активно включились в поиск и наказание тех, кого они считали виновными в пожаре. И снова подчеркнем – на наш взгляд, события 26 июня и последовавшие за убийством Юрия Глинского погромы 27–28 июня, в ходе которых были перебиты и люди Глинских, и оказавшиеся себе на беду в столице чужие для москвичей северские дети боярские и их послужильцы, можно рассматривать именно как конкретный случай, когда «сами крестьяне», считая себя в своем праве, «обыскав», казнили «злою смертию» «лихих людеи разбоиников и татеи».

Погромы, последовавшие за убийством Юрия Глинского, отнюдь не стали кульминацией московских волнений июня 1547 г. Ситуация в городе явно вышла из-под контроля той боярской группировки, что инициировала расправу с царским дядей. «А после того убийства на третей день приходиша многия люди чернь скопом ко государю в Воробьево», – писал составитель Царственной книги, – с требованием выдать им на расправу княгиню Анну Глинскую и князя Михаила Глинского, брата убитого Юрия[492]. Новгородский книжник сообщал еще одну любопытную деталь этого похода. «По кличю палачя», писал он, московские посадские люди «поидоша» в Воробьево, где в это время находился царь, «с щиты и з сулицы, яко же к боеви обычаи имяху»[493]. Связано ли это было с тем, что Глинских обвиняли не только в умышленных поджогах, но и в том, что они «норовили иноплеменным» и навели на Русскую землю татар («бе же тогда пришол со многою силою царь Крымскои и стоял в полях»)[494], или же это была форма давления на верховную власть, – сегодня трудно сказать что-либо определенное. Но вот что представляется несомненным – так это то, что этот поход явно состоялся в рамках продолжавшегося «обыска» виновников пожара (о чем косвенно свидетельствует, в частности, указание летописи на то, что поход состоялся «по кличю палачя»).

Для Ивана IV явление в его загородном селе огромной толпы народа, да еще и вооруженной, стало пренеприятнейшим сюрпризом. Страшный пожар и картины оставленных им опустошений и без того потрясли до глубины души его впечатлительную натуру («и от сего бо вниде страх в душу мою и трепет в кости моя, и смирися дух мой, уи умилихся, и познах своя согрешения, и прибегох ко святей соборней и апостольстей церкви»[495]), а здесь, оказавшись фактически один на один с бушующей толпой, не имея за спиной силы, способной в случае чего поддержать его, он растерялся («князь же великыи, того не ведая, оузрев множество людеи, оудивися и оужасеся»[496]). Позднее, в послании князю Курбскому, он вспоминал, что изменники бояре наущали народ, что-де он знал о том, что его бабка занималась ведовством, и подговаривали рядовых москвичей убить его, государя, за то, что он-де прячет Анну Глинскую и ее сына Михаила у себя в Воробьево[497]. Так это было или не так, но состояние Ивана можно легко представить, если провести аналогию с поведением Алексея Михайловича, точно так же представшего перед возмущенным «черным людом» московским в дни Соляного бунта и вынужденного пойти на серьезные уступки восставшим. Судя по всему, Иван позволил произвести обыск в Воробьево с тем, чтобы московский черный люд смог убедиться воочию, что он не прячет в своей загородной резиденции Анну и Михаила Глинских (князь Михаил в то время находился в Ржеве на службе и, видимо, к нему бежала из Москвы с началом всех этих событий Анна Глинская). Не найдя Глинских, москвичи удалились из Воробьево, тем более что юный царь обещал им исправиться, лично заняться наказанием «лихих людей» и выполнять как должно возложенные на него Господом обязанности православного государя.

Здесь снова уместно будет обратиться к наблюдениям Н. Коллманн относительно особенностей московских городских бунтов XVII столетия. Все они, отмечала она, проходили примерно по одному и тому же сценарию, и «правила игры были известны и правителю, и народу; общество обращалось как одно целое, „миром“, к царю, который был обязан защитить его». При этом, продолжала исследовательница, «у самого царя не было защиты в виде полиции», поскольку «сама идеология Московского государства (глубоко патриархальная и патерналистская в своей основе. – В. П.) не предполагала наличия полиции для охраны царя: считалось, что он должен взаимодействовать со своим народом напрямую»[498]. Согласимся – московский бунт в июне 1547 г. протекал по тем же правилам, что и пресловутый Соляной бунт немногим более столетия спустя. Точно так же мы видим в действии московский «мир», который вершит суд и расправу над теми, кто, по его мнению, виновен в пожарах, и требует от государя, который вступает с «миром» в непосредственное, лицом к лицу, взаимодействие, довести начатое «миром» дело до конца. И Иван, зная эти правила, действует в точном соответствии с ними, идя навстречу «миру» в его требованиях.

В этой истории одно остается неясным – в силах боярства было не допустить похода москвичей на Воробьево. Уж кто-кто, а они-то уж точно знали, что ни Михаила, ни Анны Глинских там не было. Однако же они этого не сделали. Почему? Насколько прав был Иван Грозный, обвиняя впоследствии их в том, что некоторые из них умышляли на убийство его, или же это те самые «детские страшилы», отпечатавшиеся в его сознании во время переговоров с бушующей толпой? На эти вопросы однозначного ответа нет.

Вооруженный поход московских посадских людей на Воробьево 29 июня 1547 г. стал жирной точкой в истории московского бунта 1547 г. Летописи больше ничего не сообщают о том, что происходило в городе, однако само