В последнем, почти безотчетном усилии страха он взметнулплеть, но девушка рванулась вперед и припала к нему, так что плеть неминуемоожгла бы и ее тело, но Гвидо успел опустить руку.

Плеть тут же упала… А рука повисла, будто вся сила жизниушла из нее. Да и весь он ослабел настолько, что едва мог стоять, едва могразомкнуть губы и шепнуть:

– Изыди… дьяволица!

Она отпрянула, и Гвидо был пронзен как молнией мгновеннымужасом от того, что она исчезнет сейчас вместе с огоньком своей свечи. Нодевушка не исчезла, не отошла – просто откинула голову, чтобы заглянуть в еголицо (они были почти одного роста). Всмотревшись в его измученные глаза, онатихо улыбнулась и шепнула:

– Нет, нет. Я не дьяволица, не бойся. Видишь? – И торопливоперекрестилась. – Я живая, я женщина!

Живая? Женщина?! Так вот оно что! Боль от грехопадения, больот ран, боль от перенесенного унижения слились в единую силу и мгновеннопревратили Гвидо в некое существо, объятое враз яростью и облегчением, всубстанцию, еще не ведающую, что она – лед или пламень. Душа разрывалась… снеистовым криком Гвидо вновь взметнул плеть и обрушил ее на точеные белыеплечи, выступавшие из тьмы… те самые плечи, которые он недавно обнимал.

Незнакомка вскрикнула пронзительно, возмущенно, однако неотпрянула, не бросилась прочь, а придвинулась еще ближе, припала к нему,обняла, прильнула…

И карающая плеть снова выпала из онемевших пальцев. Запах ееволос, ее тела опьянил, опутал дурманящей сетью. Он ощущал касание ее частодышащей груди, видел спутанные золотистые кудряшки, видел кровоточащую полоскуна ее плече… Попытался коснуться следа, но незнакомка задрожала, издалапротестующий стон.

Ей больно. Больно! Сознание этого отрезвило Гвидо. Она ивпрямь живая. Женщина…

«Женщина… Но ведь это и есть – дьяволица!» – простоналкто-то внутри Гвидо. Простонал – и умолк, а с души отлегло: словно бы все егопрежние представления о «сосуде скудельном» изверглись из сердца и развеялись ввоздухе. Гвидо даже смог перевести дыхание и улыбнуться, и даже боль, чудится,отпустила.

Женщина. Значит, не зря он в первое мгновение посылал ее кДжироламо. Бедняжка, верно, и впрямь ошиблась в потайных переходах (теперь онпонимал, что она, конечно, проникла в его покои через какую-то необычайнохитрую секретную дверь, обнаружить которую непосвященный не сможет никогда!) изабрела не в ту келью, так что все ее дивное эротическое представлениепредназначалось совсем другому зрителю. Это перед Джироламо она должна былалежать, разведя ноги так, что роса, окроплявшая цветок ее женственности, сиялав лунном свете подобно бриллиантовым искрам. Это Джироламо должны были свести сума трепетные движения ее руки. Это ему адресовался нетерпеливый, томительныйшепот: «Иди ко мне!» Это руки Джироламо, это естество Джироламо должны были…

Нет!

С губ ли Гвидо сорвался крик, или это «Нет!» исторгло всеего существо, потрясенное взрывом мучительной ревности?

Нет. Только не это. Жирные руки Джироламо, мокрые губыДжироламо, изъязвленная плоть Джироламо – и эта живая, вздыхающая, сияющаякрасота?

Нет. Она досталась Гвидо (какое имеет значение, по воле небаили земли!), она принадлежит ему, и он не отпустит ее. Не отдаст! Никому неотдаст! Никогда.

Осторожно, стараясь не задеть кровоточащей полосы, Гвидообнял девушку. Она испуганно вздрогнула. Она ведь не знала, что Гвидо большеникогда не причинит ей боль. Не посмеет! Уж лучше он будет мучить самого себя!

И, наверное, она почувствовала это, потому что напряженноетело ее расслабилось и доверчиво прильнуло к Гвидо, как бы сливаясь с ним всемисвоими чудными изгибами. Ему нестерпимо захотелось снова увидеть ее лицо, и,как бы почувствовав это, она подняла голову и посмотрела на него почтинеразличимыми в темноте, странно мерцающими глазами. Губы ее дрогнули… это былеще не шепот, а как бы его предвестие, но все существо Гвидо затрепетало вожидании этих слов.

Вдруг глаза девушки расширились. Она смотрела на что-то заспиной Гвидо. И когда судорога прошла по ее телу, передавшись ему, он, еще незная, что произошло, испытал прилив мгновенного, мучительного отчаяния, вдругпоняв: он потерял ее, потерял навеки!.. И это чувство ужаса было даже сильнеетого потрясения, которое он испытал, услышав за спиной душераздирающий вопль:

– Смотрите! О, смотрите!

Гвидо обернулся.

Цецилия Феррари, и отец Балтазар из монастыря Сан-Стефано, итолпа полуодетых монахинь, воздевающих свои наперсные кресты, как бы сторонясьгреха, и еще какие-то люди в сутанах… И все кричали, кричали… До Гвидо донессяязвительный голос отца Балтазара:

– Если не ошибаюсь, вы приехали сюда, чтобы уличить нас всехв распутстве, брат мой?

Он обращался к Гвидо? Нет, к Джироламо.

Джироламо тоже был здесь – смотрел на своего секретаряостановившимися, выпученными глазами. Какое-то время он стоял недвижимо, потомринулся вперед, оттащил девушку от Гвидо, грубо хватая ее своими жирнымикороткопалыми руками…

Гвидо не сопротивлялся. Стоял, будто пронзенный молнией, ине дрогнул даже тогда, когда человек в черном, с лицом, неразличимым под низкоопущенным капюшоном, приблизился к нему и положил руку на его плечо со словами:

– Вы арестованы. Идите за мной.

Потом эти слова прозвучали еще раз – для нее.

Для нее.

Со времени основания Венеции Ponte dei Sospiri – мостВздохов – возносится над узким каналом, упершись своими концами в стены зданий,стоящих на противоположных берегах. Мягкая, плавная линия его длинной крыши,увенчанной завитками, повторяет изгиб узорной арки, но в окна этого чудесногосоздания рук человеческих вбиты крепкие решетки.

Да, мост Вздохов вполне мог бы стать укрытием для влюбленныхв непогоду, если бы… если бы он не соединял Дворец дожей со зданием тюрьмыКарчиери.

Потому-то такая тесная и мрачная лестница ведет к узкомупролету моста Вздохов.