Нет, бога нет, а если он есть, то ему плевать на созданныйим род людской. И если Гвидо Орландини желает получить епископство, он нестанет просить об этом глухие и слепые небеса, а будет надеяться только на себя– и на других людей. Прежде всего на Джироламо. Тот правильно поступил,конечно, что с такой охотой отправился в эту инспекционную поездку: трудно дажеи вообразить более удачный случай выдвинуться и заслужить не только одобрениепапы, но и всего конклава. Особенно если Джироламо и впрямь отыщет какую-то крамолув монастырских стенах. А поскольку все люди, все грешны, то хоть что-топронырливый нос Джироламо да учует! Если не учует – состряпает сам такуювонищу, что непременно дойдет до Рима. Конечно, следует остеречь Джироламо отлжи и подлости в тишине исповедальни, но при свете дня… Гвидо усмехнулся: пустьлукавое солнце слепит ему взор. Он не станет мешать Джироламо, ибо егокардинальская шапка – это мантия епископа для Гвидо Орландини. Все оченьпросто!

Тут он с огорчением почувствовал, что размышления этислишком волнительны, чтобы способствовать покойному сну. С покорным вздохомподнялся с постели и, не заботясь снова надеть рубаху (Гвидо предпочитал спатьобнаженным, тем более в такую жару, которая царила последние дни), подошел кокну, надеясь, что зрелище спящего, спокойного мира утешит и успокоит его.

Сeребристый дым струился за окном. Луна стояла высоко исияла так ярко, что звезды вовсе погасли, и даже чернота небес как быотдалилась, сделалась недосягаемой взору: кругом царствовало только сияниелуны. Вершины деревьев чудились все нарочно высеребренными, и каждый листоквиден был отдельно и дрожал в струях легкого ветерка. Внизу заросли огромногосада казались сплошной черной массой, сливавшейся с ночью, и эта самосветная,серебристая, зубчатая река трепетной листвы, как бы парившая во тьме, былачем-то невероятным, воздушным, сказочным.

Недавно распустившиеся деревья источали нежный и свежийаромат; уже расцвели первые мелкие розы, и, вглядевшись в благоуханную тьмусада, Гвидо различил их бледные промельки: как звезды, которые затмевала луна.

Ему вдруг почудилось, будто стоит он на краю бездны; небо иземля на мгновение поменялись местами, голова закружилась… Гвидо схватился заподоконник, чтобы не упасть, и, едва держась на ногах, отошел от окна, вернулсяна свое твердое ложе, томимый не то глупым, мимолетным страхом, не то красотой,раздирающей ему сердце. Красотой мира, к которому он не принадлежал.

Нигде и никогда он не чувствовал себя таким одиноким ичужим, как в этом городе, где некогда родился на свет. Слишком земной, слишкомживой была красота Венеции – вот в чем дело.

Ночь накрыла округу, но Гвидо внутренним взором виделгордых, могучих коней Святого Марко, сверкающих позолотой, слышал – или емуказалось? – как гиганты на Башне Часов своими молотками вызванивают чугуннуюпесню. Он мысленно читал эту поэму с бесчисленными, вечными красотами, которыепостигаешь не сразу… поэма называлась «Венеция, королева Адриатики», и с первыхже строк ее на глаза Гвидо навернулись слезы.

Он сел, стараясь восстановить дыхание и унять эти детскиеслезы, стыдясь перед самим собой необъяснимой слабости, ужасаясь мысли, чтовпереди ночь, а на сон-спаситель, кажется, нет никакой надежды.

И вдруг он понял, что уже не один в келье.

Луна застыла прямо против окна, и Гвидо подумал, что,наверное, она собрала свое серебро со всех листьев, и облаков, и крыш, ицветов, чтобы изваять из него фигуру женщины, стоящей в полосе лунного луча,как если бы она проникла в комнату вместе с этим лучом – через окно.

Тело ее сверкало, и это сверкание было ее единственнойодеждой. В первое мгновение нагота не смутила Гвидо – ведь и античные статуиявлены миру обнаженными, – но тут серебряное изваяние шевельнулось, и он понял,что это живое существо.

Гвидо отступил на шаг и коснулся края своего ложа.Прикосновение к этой жесткой, немилостивой поверхности придало ему бодрости.Теперь бы еще найти силы поднять руку, осенить себя крестным знамением – ивидение исчезнет. Вот странно – никогда тщательно хранимое целомудрие недоставляло ему никакого беспокойства, вялая дремота души и тела была, пожалуй,единственным, за что он мог благодарить судьбу, особенно когда видел, какиебесы терзают его собратьев в монастырях. Он не шарахался с зажмуренными глазамии воздетыми перстами от красивых женских лиц – он видел в них такую же радость,как в цветах, сиянии звезд, – но не мечтал обладать женщиной. Никогда немечтал, даже из любопытства. Очевидно, это видение попало в его келью поошибке, оно вызвано чьими-то чужими горячечными мечтами… может быть, обнаженнуюкрасавицу вообразил Джироламо? А может быть, все проще, подумал Гвидо, и этадогадка заставила его усмехнуться. Может быть, Джироламо был прав в своихпредположениях, и Цецилия Феррари оказалась не столь умна, как представлял себеГвидо? Неужели она все же послала одну из своих красоток к папскому посланнику,а девушка просто перепутала кельи?

– Вы не туда попали, дитя мое, – сказал он самым отеческимтоном, на который только был способен, – тот, кто вам нужен, – за стенкой, вдругой келье.

И, не успев договорить, он ужаснулся: да неужели у неехватит ума послушаться и пойти к Джироламо?! Нет, не потому встревожился Гвидо,что все старания Цецилии умилостивить папского посланника напрасны: получивсвое от девушки, Джироламо использует ее как оружие против Цецилии. Бог с ней,с этой отъявленной греховодницей. Но ее посланница… Такая юная, такаяпрекрасная…

Все возмутилось в нем при мысли, что жирные короткопалыеруки Джироламо будут тискать это серебряное тело, а его ненасытная кабаньяплоть осквернит совершенную красоту.

– Нет, нет, не ходи туда! – пробормотал он против воли – ивесь покрылся ледяным потом, осознав, что едва не добавил: «Останься лучше сомной!»

О нет. Только не это!

Губы его зашевелились, шепча молитву. Пусть уходит, какпришла, да поскорее. А… а, кстати, как она пришла? Как попала сюда? Дверьзаперта изнутри – метнув взгляд, Гвидо увидел засов на месте. Никаких потайныхплит вроде бы не отодвигалось, стены не расходились. Неужели это – и впрямьвидение, рожденное лунным лучом и бессонницей? О, сколь же прекрасное,прекрасное дитя родилось от этого брака! А может быть, это звезда сошла снебес? Или одна из тех бледных, серебристых роз, ароматом которых он недавнонаслаждался, покинула сад и явилась в его келью?