Наигравшись в волейбол, Иван и Матвей охладились в воде, вдоволь наплескавшись и надурачившись, и теперь, уставшие, умиротворённые, лежали на тёплом песке, грея, как они выразились, стариковские косточки. Я, как обычно спрятавшись от солнечных лучей под зонтом и прикрыв глаза, подрёмывала в шезлонге, наслаждаясь многообразием звуков лета, невольно улавливаемых чутким слухом…

— Пливет! — вдруг громко прозвенел детский голосок, и мы, как по команде, открыли глаза. — Концяй спать!

Я быстро села, а ребята вскочили на ноги.

Перед нами стояла немного пухлая — как многие дети в этом возрасте — очаровательная девчушка лет трёх–четырёх в белых трусиках. Белокурые кудряшки девочки доходили до плеч; длинная чёлка, забранная на макушке в хвост огромным красным бантом, открывала взору широкий, умный лоб.

— Меня Масэнька зовут, а тебя? — приветливо прошепелявила девочка и ткнула указательным пальцем Матвею в живот.

Мы улыбнулись.

— Я — дядя Матвей, — не менее приветливым и несколько адаптированным для общения с маленьким ребёнком голосом ответил Матвей.

— А поцему «дядя»? Давай плосто Матвей! — И она широко улыбнулась, обнаруживая на щеках две милые ямочки, а во рту — два ряда редких, маленьких, острых зубок.

— Хорошо, пусть будет просто Матвей, — охотно согласился мужчина.

— А ты кто? — девочка ткнула пальцем в живот Ивана.

— Я — Иван, — копируя интонацию Матвея, представился он.

— Алёна, — не дожидаясь, пока в меня ткнут пальцем, поспешно представилась я.

— Ой! Ты — Алёнуска, а он — блатец Ивануска? — в радостном возбуждении прошептала Машенька. — Вот здолово!

Она запрыгала на месте и захлопала в ладоши. Мы невольно рассмеялись. Наивная детская простота… такая обезоруживающая.

— Ты, значит, Машенька, — констатировал факт Иван и, театрально задумавшись на несколько секунд, спросил: — А где же твои медведи?

— Нет у меня ведмедей, — огорчённо развела ручками девочка. Вдруг её лицо озарилось какой–то внезапно пришедшей в голову догадкой, и она деловито закончила: — Хотя постой… сколо у меня появится настоясяя ведмедица!

Её глаза просияли. Мы с нескрываемым любопытством уставились на Машеньку.

— А где ты её возьмёшь — в лесу поймаешь или в зоопарке купишь? — спросил Матвей.

— Да сто ты, глупый какой! — возмутилась Машенька. — Мой папа цясто лугает маму за то, сто она у него блитву таскает, ииктлицескую. Она ею ноги блеет, потому сто у неё на ногах солстка ластёт, а лас солстка ластёт, то она сколо в ведмедицу плевлатится… мне её залко.

На последних словах личико девочки погрустнело. Гладь воды отразила наш истерический хохот, заставив рыбаков на противоположном берегу повернуть головы в нашем направлении. Мы с трудом остановились и перевели дух. Я быстро скользнула взглядом по своим ногам: «Уф-ф, всё в порядке. Хорошо, что перед отъездом успела эпиляцию сделать», — облегчённо вздохнула я про себя, уверенная, что, в отличие от Машенькиной мамы, сумею избежать позора.

— Машенька, не переживай, не превратится твоя мама в медведицу: посмотри на мою грудь, а теперь на грудь Матвея, видишь — у нас тоже шёрстка растёт, но поверь взрослым, умным дядям: мы никогда не превратимся в медведей! — умилённо улыбаясь, заверил девочку Иван.

— Ну ты–то тоцьно в ведмедя не плевлатисся, — задумчиво протянула девочка.

— Это почему же? — удивился такому предпочтению Иван.

— Ну сто ты как маленький! Не понимаес, сто ли? — возмущённо развела руками Машенька. — Ты зэ И–ва–ну-ска! Ты мозес только в козлёноцька плевлатиться.

— Иван, коз–з–зёл безрогий… или рогатый! — загоготал Матвей и как подкошенный рухнул на песок.

Наш дружный хохот снова разрезал спокойную тишину волжских просторов, на этот раз точно докатившись до Астрахани: Матвей хохотал лёжа на спине, перекатываясь с боку на бок и держась за живот обеими руками, Иван и я — согнувшись в три погибели и едва удерживаясь на полусогнутых ногах, и только Машенька, слегка улыбаясь, внимательно разглядывала нас и терпеливо дожидалась, когда же мы, наконец, успокоимся.

— Ну сто ты такое говолис! — возмущённо упрекнула Матвея девочка, когда мы немного поутихли. — Не козёл безлогий, а козлик, ма–а–ахонький такой, и лоски у него пока ма–а–ахонькие. А вот когда он подластёт немноско, то станет здоло–о–овый козёл и лоски его плевлатятся в больсу–у–у-сие лога!

— И ветви–и–истые… — задыхаясь и почти плача от смеха, выдавил из себя полуживой, барахтавшийся на песке Матвей.

Я и Иван упали рядом… упали… и этим всё сказано.

Мы лежали на песке, пригретые тёплым солнышком, медленно приходя в себя. Вставать совершенно не хотелось, хотелось просто лежать, ни о чём не думая, и впитывать в себя лето, великолепную погоду, энергию солнца и прекрасное настроение. Опять мы, взрослые люди, хохотали над всякой ерундой, как малые дети, не в силах остановиться. Про такие ситуации говорят: «смешинка в рот попала», но наша смешинка имела вполне человеческие очертания, сидела рядом с нами у воды и старательно лепила куличики из мокрого песка, терпеливо ожидая, пока мы просмеёмся. Такой милый ребёнок и очень смышлёный, я бы даже сказала, не по годам смышлёный.

— Вы плоснулись? Тогда давайте иглать в догони… — начала было Машенька, но Матвей перебил девочку и закончил фразу за неё:

— …меня кирпич, чур, вожу, а потом не играю.

Матвей счастливо расхохотался, как шаловливый ребёнок, который наконец–то вырвался на свободу из–под надзора строгих родителей и вовсю наслаждался представившейся возможностью похулиганить. Машенька застыла над куличом и с интересом посмотрела на мужчину, пытаясь понять смысл услышанного. Иван хмыкнул, но сдержался.

— Матвей, — я укоризненно зыркнула на него и, подавив готовый в любой момент прорваться смех, нравоучительно заметила: — Перестань учить ребёнка глупостям, тем более девочку.

— Э–э–э… мы всегда так в детстве шутили, — извиняющимся тоном промямлил мужчина и виновато посмотрел на меня.

— Мало ли что было в нашем детстве. Нужно передавать подрастающим поколениям только позитивные знания, а всяким гадостям они и без нас научатся, — нравоучительным тоном отчитала я Матвея, нахмурив брови, тем самым подчёркивая серьёзность сказанного.

— Всё, молчу, молчу, — смиренно, полушутливо–полусерьёзно произнёс Матвей и, усевшись рядом с ребёнком, принялся помогать девочке лепить куличики, размером и формой скорее походившие на ручные гранаты.

— А лазве килпици бегают? — с любопытством спросила Машенька, развивая тему, неосторожно затронутую Матвеем. — У них есть носки?

— Нет, Машенька, нет у них ножек, — я мстительно уставилась на мужчину, подбрасывая в руке подобранный с песка увесистый камень, как будто прикидывая, в какое место им лучше шваркнуть Матвея, который, в свою очередь, метнув на меня испуганный взгляд, немедленно вжал голову в плечи, продолжая сосредоточенно штамповать песочные гранаты. — А если бы были, то они непременно догнали бы Матвея и отшлёпали по попе ремнём.