условиях. Об ее воспитании не особенно заботились. Хороших примеров окружающие ее также не могли ей дать. Мудрено ли, что будучи гимназисткой, она уж знала о существование Яра, о том, что существует животное, бессмысленное веселье.

Никаких идеальных или попросту хороших стремлений у нее не было. Красивая, взбаламошенная, с огромной жаждой веселой и прекрасной жизни, она с юных лет сознавала силу своей красоты.

В силу того, что ни семейное, ни школьное воспитание ей ничего не дало, в ней очень рано проснулась женщина со всеми ее качествами и недостатками.

Доверчивая, кокетливая, в меру лживая, в меру правдивая, она распустившись, как дивный прекрасный цветок, ждала судьбу свою.

И она пришла.

Первые шаги ее были связаны с кошмарами.

Она встретилась с красивым юношей Василием Прасоловым.

Он ей понравился.

Она находилась в том периоде, когда слово нравится отождествляется со словом любить.

Пустому, избалованному, вкусившему уж прелести веселой жмени юноше, Прасолову в свою очередь чрезвычайно понравилась Зина.

И в результате — совместная поездка в театр, оттуда к Яру, а оттуда в Эрмитаж, где шестнадцатилетняя гимназистка отдалась Прасолову.

Нежный расцвет юности прерван, смятен...

Все лучшее, что было в юной девушке, все прекрасное, лучезарное оборвалось, улетучилось, кань дым.

Она заглянула в глубокую пропасть жизни и почувствовала боль, жгучую боль раскаяния и стыда.

Но потерянного не воротишь.

Связь с Прасоловым продолжалась.

Правда и то, что Зина внезапно выросла, возмужала, обрела все сложное искусство женщины.

Прасолов привязался к ней.

В результате был их брак.

Что внес с собой в брак Прасолов?

Он даже не любил свою жену, он только жаждал ее тела.

Он посвящал ее во все закоулки человеческой извращенности, методически и систематически развращал ее, — заставил ее полюбить угарную жизнь, возил ее по ресторанам, вертепам, где приличную женщину трудно отличить от проститутки.

Постепенно он подготовлял ее к ее будущей роли.

Впоследствии ему пришлось пожать только то, что он же посеял.

А посеял он грязь, разврат, чревоугодие, страстную жажду лживой, мишурной жизни любовь к блеску, роскоши, нарядам.

Если даже абсолютная правда во всем том, что показывали об убитой свидетели, вызванные со стороны Прасолова, то и тогда вина многого падает на Прасолова.

Покойная будто бы явилась однажды домой в роскошной шубе.

На вопрос мужа, откуда у нее столь дорогая шуба, Зинаида Ивановна ответила, что она взяла ее в рассрочку платежа у Рогаткина-Ежова и муж Прасолов мирится с этим объяснением.

Не ясно ли, что он отлично знал происхождении этой шубы у жены своей, но, будучи человеком абсолютно лишенным чувства морали — мирился с этим.

В другой раз он увидел будто бы у жены роскошные бриллиантовые серьги. На вопрос его, откуда у нее эти серьги, жена его рассмеялась и заявила, что эти серьги от Тэта, т. е. поддельные.

Тут уж ребенку ясно, что всякий муж, не утративший человеческого подобия, дорожащий поведением своей жены, раз у него зародилось подозрение относительно появившихся у его жены серег, нашел бы уже пути узнать правду, т. е. поддельные ли то были бриллианты или настоящие.

Но Прасолов не нуждался в правде, мало того, он избегал ее.

X.

В значительной степени верную оценку личности Прасолова сделал прис. повер. Ледницкий, выступавший в данном процессе со стороны родных убитой Зинаиды Ивановны.

— Прасолов должен был знать, как ведет себя его жена, для него это не было тайной.

Он знал даже имена тех, кто ее совращал с пути добродетели и развращал, но он вместо того, чтобы оказать ей поддержку, мирился с этим.

Зинаида Ивановна бесконечно любила своего мужа, потому что безумно его ревновала, а в нем сказывались к ней только одна похоть, только одно половое влечение.

Он сам, подсудимый, виноват, если должен был украдками требовать от своей жены то, что она ему хотела отдать, любя от всего сердца.

Упомянув затем о первой поездке Прасолова в Париж, в этот центр мировой культуры и колыбель человеческой свободы, прис. повер. Ледницкий сказал:

— Не учиться ехал он туда и не за серьезным делом, — нет, из пребывания в Париже подсудимый вывез только опиум и разврат, который привез с собой в Москву, в свой дом. Где доказательство того, что Прасолов любил свою жену так, как она его любила?

Где его ревность к ней, это страшное чувство, доводящее людей до наступления? Этого чувства не было, потому что не было и любви; была только одна страсть.

Прасолов — эгоист, потому что, не имея никаких прав на свою жену, с которой он давно все порвал, он дерзал предъявлять к ней какие-то требования.

Что такое Прасоловъ?

Типичный прожигатель жизни, превращающий день в ночь, и, наоборот, посетитель всяких вертепов, игорных притонов, трактиров, человек, не могущий жить без карт и бильярда.

— Вот здесь, — продолжал прис. повер. Ледницкий, — много говорили о шумной жизни, к которой привыкла Зинаида Ивановна.

Но сам муж, вечно пропадавший на улице, приобщил свою жену к этому угарному веселью, в которое она все больше и больше втягивалась.

Я здесь выступаю перед вами, присяжные заседатели, не только от имени 3. И. Прасоловой, нет, — я здесь и общественный элемент.

Вот здесь перед вами прошла группа блестящих тунеядцев, вы видели богатых и сытых развратителей, которые, разинув свои пасти, как голодные волки, набрасывались на красивое тело Зинаиды Ивановны. Перед вами выступила воочию вся эта столичная накипь и во всю ширь развернулась ужасная, грязная картина нравов современного общества, достойную оценку которой даст когда нибудь будущий историк.

Не менее верным является и следующее заключительное слово другого защитника:

— Обвинение вообще необходимо: в качестве общественного элемента вы дадите соответствующую оценку тех фактов, которые прошли здесь перед нами.

Вы этим приговором скажете, что если физический убийца Прасолов, то духовные виновники его — это те, властные деньгами, которые ухватываются за тело красивой женщины, считая себя вполне защищенными силой своего капитала.

XI.

Если затем и нельзя согласиться со всеми заявлениями защитника обвиняемого, Измайлова, то все же можно расписаться под следующее его утверждение:

— Поэт говорит, — нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульете.

Но поэт отстал от наших дней. Его повесть кажется детской в сравнении с ужасами «повести супругов Прасоловых»...

Действительно, более печальную повесть и сам сатана не придумает.

В сущности ее разбор подлежит компетенции не суда, не общества, а врачей, ибо