В нем было написано одно, а читалось другое. Успеваемость здесь была не причем. Поступок Жени был связан с его безответной любовью к Кустиной. Он вдруг заметил, что девушка играет с ним. Кустина играла и со мной. Я, если бы это знал раньше, должен был Нату бросить, хотя меня и тянуло к ней. Я думаю, девушка меня не любила, а так просто увлекалась.

Значительно позже мне стала понятна роль Михаила Потаповича — учителя физики. Наташа Кустина поступила неблагородно. Ее поведение спровоцировало Женю Фокова. Я тут был не причем. Ему не следовало ревновать ко мне Нату.

3

Мой друг долго приходил в себя. Меня пугал его отрешенный взгляд. Он смотрел на меня и ничего не видел. Точно так Фоков вел себя, усевшись на обрыве пруда, когда мы с ним вместе рыбачили. Женю завораживала глубина.

Я помню его слова:

— Юра у тебя не бывает желания броситься в воду?

— Да нет! — ответил я и после решил — с рыбалкой нужно прекращать, хоть мне доставляло удовольствие ходить на пруд.

— К черту карасей, что мы не найдем себе занятие интереснее? — выдал я ему. — И мы нашли. Стали ходить в лес. Лес был нейтрален и действовал на Фокова успокаивающе. Он не стремился забраться на дерево и спрыгнуть с него.

Сейчас я был в затруднении, не знал, что предпринять, как помочь Фокову — отвлечь его от мрачных мыслей. Поступок Жени — попытка броситься в глубину, в глубину, которая его всегда манила, не увенчался успехом. Судьба дала ему шанс — жить! Но, хотел ли он жить? Вот в чем вопрос!

Я, ни раз, представлял себе, как беру веревку, бросаю ее через перекладину и закрепляю, затем делаю петлю… — и, не мог — мысленно отпрыгивал. Меня опасность пугала. Но только не моего друга. Что он только не вытворял, чтобы пощекотать себе нервы. Однажды я с ним собрался в город, и мы ожидали электричку. Женя, едва завидев состав, тут же стал у самого края платформы. Я попытался его оттащить, но куда там.

— Да не бойся ты, — закричал мне Фоков. — Я хочу себя проверить. Мне важно знать — есть у меня в сердце страх или нет его.

— Ну и как? — спросил я его чуть позже. — Ты проверил и довольно! Так больше не делай!

Однако переубедить Фокова я не мог. Он был упрям. Я не знал, что Женя чувствовал после того, когда перекладина, соединяющая стропилы, на которой была завязана веревка, обломилась. Муку, что не повесился? Или радость — оттого, что остался жить. Радости на лице у Фокова я не увидел. Это меня и беспокоило. Отец заметил мои переживания по поводу Жени и спросил:

— Ну, как твой друг? — и, не дожидаясь ответа, продолжил:

— Суицид дело серьезное. Обычно желающие свести счеты с жизнью и оставшиеся жить — плохо кончают! Конечно, все зависит от того, какой будет жизнь. Если проблем не будет, серьезных проблем, может все и обойдется, а так не долго и в «дурдом» переселиться. Там таких полно.

— Плохо! — ответил я. — Плохо.

— Не оставляй его! — сказал отец. — Будь чаще с ним рядом. Он не должен надолго оставаться наедине с самим собой.

Я был солидарен с отцом. Фоков нуждался во мне. Раньше Женя бегал ко мне, теперь я бежал к Фоковым. Мне у них не было комфортно. Да и ему самому я думаю тоже. Идеальный порядок сковывал все мои мышцы. Я даже говорить во весь голос не мог. Если говорил, то, чуть ли не шепотом.

Лидия Ивановна, мать Жени, впуская меня в дом, всякий раз останавливала, и благодарила:

— Спасибо Юра, ты настоящий друг.

Ну, как я мог бросить парня. Мы всегда с ним были вместе. Еще рядом была Ната. Светлана не в счет. Она редко радовала нас своим вниманием.

Женя на улицу не выходил, даже во двор, безвылазно сидел в четырех стенах дома, и я чтобы его хоть как-то отвлечь от грустных мыслей, распинался, рассказывал другу всевозможные истории о ребятах: про Семена, Светлану, Виктора, Надежду — веселил словом. Фоков веселиться не хотел — слушал мои истории, пропуская их мимо ушей. Это было очевидно. Однако что-то все-таки он брал, впитывал в себя, иначе бы давно меня выгнал.

Я много раз стремился вытащить товарища из дома, например, за покупками в магазин, в клуб — однажды там шел интересный фильм — только из-за Жени я его не посмотрел. Наши одноклассники все сходили и не один раз.

Что только я не предпринимал — мои усилия были напрасны: мой друг, бесстрашный, готовый рисковать собой, стал вдруг бояться людей. Ему необходимо было время даже на меня, чтобы вновь ко мне привыкнуть и поверить в то, что я для него не соперник и не был им. Да, я любил Кустину, но она меня нет. Я для нее был всего-навсего другом не более.

Не знаю, сколько бы мне потребовалось времени, чтобы оторвать Фокова от грустных мыслей, если бы не помог отец. Он посоветовал съездить с Женей в город:

— Юра, народ там для него чужой. Будь уверен — твоему другу полегчает.

— А что, и съезжу, — ответил я.

Мне не нравилось то, что Женя отмалчивался. Его состояние меня тяготило. Я видел по выражению лица друга, что он, не останавливаясь ни на минуту, усиленно о чем-то думает. Мысли — они прямо, как иголки из подушечки-игольницы торчали у него из головы, возможно никогда и не покидали ее, правда, раньше они мне хоть были понятны. Сейчас нет.

Я, чтобы вытащить Фокова в город принялся рассказывать ему о наших прошлых поездках в дни каникул.

— Вот бы уехать и затеряться в нем, — говорил я, — затеряться навсегда… Представляешь, как в лесу. Знакомых никого. Перед глазами — одни чужие лица.

Наше село находилось в нескольких километрах от мегаполиса. Порой я чувствовал его дыхание. Ветер приносил запахи горячего асфальта, масла и несгоревшего бензина. С каждым годом он все ближе и ближе подбирался к селу, готовясь его поглотить. Я боялся этого момента и с нетерпением ждал его, хоть для меня село было особым оазисом: зимой — чистого снега, а летом — нежной зелени, тепла и, конечно же, добра; таких отзывчивых людей как у нас, наверное, ни где не было, а в городе и подавно.

Я был уверен, что наша поездка в огромный город поможет парню сбросить напряжение, он почувствует бьющую ключом жизнь и