– Он сын кузнеца, господин, и дважды открывал замок,которым запирается клетка.

– Это правда? – Харгелл живо повернулся кЩенку. – Ты! Тебя спрашиваю!

Тот не пожелал открыть рот, и Харгелл ткнул его палкой.Ткнул умело, больно, в рёбра. Со второго раза Щенок поймал и перехватил палку.Надсмотрщик, понятно, её тотчас высвободил, но про себя отметил, что рука уЩенка оказалась на удивление сильная. Паренёк между тем посмотрел на негосеро-зелёными глазами и плюнул сквозь решётку. Не в Харгелла – просто так,наземь. И отвернулся.

Харгелл отлично знал подобное состояние, которое переживаетиной пленник, только что проданный в рабство: «Ну, бейте, убивайте меня, я вампокажу, как умирают воины моего рода…» Нет уж. Пускай этим занимаются, еслиглупости хватит, надсмотрщики там, в Самоцветных горах. У него, Харгелла,работа другая – доставить туда всех рабов живыми и по возможности невредимыми.Он, конечно, обломает тех, кто даст ему повод. Но с большинством пускай возятсяих новые господа…

Он кивнул, довольный, что сумел-таки объясниться смальчишками и, что гораздо важнее, разведать нрав того и другого. Уважающемусебя надсмотрщику следует знать всё о своих подопечных. Хотя бы им предстоялопутешествовать вместе всего несколько дней… Он пошёл прочь, кивнув Каттаю,безмолвно присутствовавшему в сторонке:

– Накорми их.

Каттай помчался было бегом, но стёртые ноги тотчас напомнилио себе, отозвавшись болью. Всё же он поспешил как мог и вскоре вернулся смиской и ложками. Тут оказалось, что миска между прутьями не проходила, а кашабыла достаточно жидкая: наклонишь – немедленно выльется. Тогда Каттай натянулрукава курточки на ладони, чтобы не жечь рук, и сказал по-сегвански:

– Ешьте, я подержу.

«Всегда будь полезен другим рабам, – учила мать. –Особенно таким, которые в неволе недавно. Они могут не знать обычаев и понезнанию совершить проступок, за который будут наказаны…»

Юные венны, проголодавшиеся за день, с готовностью взялидеревянные ложки. Щенку, с его цепью, было трудно зачёрпывать сквозь решётку,он ел медленнее, и Каттаю показалось, что Волчонку досталась большая доля.Щенок ничего по этому поводу не сказал. Каттай вымыл миску и принёс мальчишкамглиняный кувшин с водой из реки.

Вечерами Ксоо Тарким иногда позволял себе пороскошествовать– если, конечно, позади был удачно прожитый день, за который не грех себянемного побаловать. Нынешний вечер был как раз из таких. Его караван безбедноодолел дневной переход: никто не свалился замертво, не поранился, не заболел,послушная пегая кобыла ни разу даже не споткнулась… и от рудников его отделялочуть меньшее расстояние, нежели накануне. Тарким полулежал у костра, блаженновытянувшись на ковре (шутка ли – день-деньской провести в седле, присматриваяза людьми!), не спеша жевал только что поджаренную лепёшку и копчёное мясо,очень тонко, как он любил, нарезанное старательным Белиром. Тарким ужинал неспеша, растягивая удовольствие. Он смотрел на огонь сквозь большой стеклянныйбокал, любуясь отсветами огня. Он был доволен собой. Те двое торговцев, чтопродали ему веннских мальчишек, определённо присочинили себе больного товарища,чтобы он, Ксоо Тарким, не уличил их в неопытности. Конечно, они просто боялисьзастрять в Самоцветных горах, запертые снегом, который сделает перевалынепроходимыми. Тарким отхлебнул ещё немного славного мельсинского вина, в мерухмельного, сохранившего золотой аромат любовно возделанного винограда. Он-тобыл опытным торговцем и в Самоцветные горы шёл не впервые. А потому оченьхорошо умел выбрать время для подобной поездки – в самом конце лета, в месяцеЯблок, который обычно считают неподходящим для путешествия по горам. Это мнениетех, кто редко высовывается за городские ворота. Послушать их, так надо было бывести караван весной, когда только-только устанавливается тепло. Глупцы! Где жим знать, что лишь к поздним Яблокам на перевалах успевает просохнуть талаягрязь, в ущельях успокаиваются безумные реки и можно более не опасаться лавин,а воздух ещё остаётся более-менее тёплым, пригодным для дыхания!.. К тому жеТарким давно следил за погодой и знал приметы, позволяющие судить, каковыокажутся ниспосланные Небом лето и осень. Эти приметы описаны в книгах, и горекупцам, не читающим книг, ибо те составлены мудрецами. Такими, например, какдостославный Зелхат, домашний лекарь и наставник саккаремского шада… Таркиму ненравилось слово «шад», он, как и многие образованные саккаремцы, полагал еговарварским сокращением от «шулхада» – воистину державного, произнести-топриятно, титула государя соседней страны. Видно, правы те, кто помнит, сколькораз Халисун древности воевал – и порой завоёвывал! – ничем не знаменитых вту пору соседей, даря им на память слова для обозначения правителя, советника,военачальника… И самые красивые родовые имена, такие, например, как у него,Ксоо Таркима.

Иные люди, не читавшие книг, ныне полагали, будто СаккаремВСЕГДА был могущественным и великим. Тарким слышал краем уха: не так давно этиневежды, склонившие к себе ухо молодого шада, отправили в ссылку ЗелхатаМельсинского. Тот якобы оскорблял державность Саккарема, описывая его некогдауниженное положение и не усматривая в том ничего стыдного. Всякой стране,говорил Зелхат, свойственно переживать эпохи величия и упадка. Ну и что с того,если несколько столетий назад Халисун был воинственней и сильней? Где теперьбылые завоеватели и бывшие покорённые?.. И что станется с ними, если подождатьещё полтысячи лет?..

«Надо будет, – подумал Тарким, – по возвращениидомой раздобыть его последнюю книгу. Конечно, через кого-нибудь, чтобы необвинили в крамоле. Но если он и об истории написал так же занятно, как оземном устроении, рискнуть, право же, стоит…»

Ощутив, что под влиянием отдыха и вина мысли всё болееустремляются прочь от насущных забот завтрашнего дня к возвышенному и радующемупытливый ум, молодой торговец улыбнулся и подозвал верного Белира:

– Принеси каррикану.

Слуга исчез в сгустившейся темноте, чтобы вскоре вернуться,бережно неся на ладонях истинное сокровище своего господина. Каррикану отличалаблагородная красота формы, выработанной столетиями. Это совсем особеннаякрасота. Каждая крохотная деталь служит своему назначению, ни одной невозможноубрать, чтобы не нарушить целостности, но и прибавить что-либо решительноневозможно. Для подобного совершенства сущее надругательство даже шёлковыйбант, который в последнее лето так полюбили столичные щёголи, те, что покупаютсебе дорогой инструмент, а сами толком в руках-то его держать не умеют, уже неговоря об игре…

Каррикана, которую любовно устраивал на коленях Тарким,стоила, пожалуй, побольше, чем весь нынешний его караван. Она была редкостнымстаринным изделием, достойным искушённого ценителя. Дека со струнами былапосажена на точёный деревянный короб, округлый и гладкий, своими очертанияминеуловимо напоминающий прекрасное женское тело. По одну его сторону блестелполировкой длинный ряд клавиш. Стальные язычки нависали над струнами, готовыесвоими поцелуями пробудить их к звучанию. Тарким держал каррикану, словнохрупкую бабочку или птицу, готовую улететь. Потом закрыл глаза и опустил пальцына клавиши.