В середине дня туман наконец разошёлся, а вечер задалсятихим и солнечным. Самоцветные горы, приблизившись, уже не казались в темнеющемнебе мазками пепельной кисти. Они громоздились вещественно и тяжеловесно,заполняя и стискивая горизонт, и надо всем господствовали три высоченных зубца– Большой, Южный и Средний. В лучах заходящего солнца они были невероятнокрасивы. Вершины горели холодным алым огнём, ниже этот пламень становилсямалиновым и постепенно остывал до глубокого пурпурного, чтобы затем перейти внепроглядную черноту, кутавшую предгорья. Рабы, перешёптываясь, смотрели на этозавораживающее диво. Ни у кого не было охоты скорее познакомиться с ним вблизи.Ксоо Тарким и Харгелл знали, что с этого времени следует ждать отчаянныхпопыток побега, и Харгелл велел младшим надсмотрщикам держать ухо востро.

Он как раз делил их на стражи, когда Каттай, призванныйТаркимом, подбежал к хозяйскому костру.

– Мой милостивый господин звал своего ничтожного?..

– Да, звал. Послушай-ка внимательно, мальчик. В которомкулаке у меня камешек?

Это было совсем просто. Каттай никогда не ошибался, когдамама подзывала его: «Ну-ка, в какой руке у меня печенье, сынок?..»

Он ответил:

– В левом кулаке, господин. Только, с твоегопозволения, не камешек, а монетка. Серебряная…

– Маленький паршивец видел, как ты её прятал, –недоверчиво заявил Таркиму Харгелл.

Но торговец рабами лишь покачал головой.

– Теперь отвернись, Каттай. А ты, Харгелл, сампроследи, чтобы он не подглядывал.

Нарлак ничего не делал наполовину. Он встал перед Каттаем ивтиснул его лицо себе в живот, в полу заскорузлой кожаной куртки, густопропахшей пылью, дымом и потом. Каттай едва мог вздохнуть, а уж о том, чтобыподсматривать, и речи не шло.

Когда Харгелл наконец его выпустил, перед Таркимом лежалбольшой пёстрый платок, расстеленный на траве.

– Под ним кое-что спрятано, – сказал торговецКаттаю. – Укажи мне, где это лежит и что это такое. Не прикасаясь кплатку!

И снова Каттай ответил без запинки, ни на мгновение незадумавшись:

– Там ничего нет, господин мой. Если только тебе небыло угодно укрыть дохлого жука, лежащего вот тут, и норку, вырытую землянымчервём, – вон там…

Тарким переглянулся с Харгеллом; мальчику показалось, будтона лице господина промелькнуло радостно-тревожное выражение. Ни дать ни взятьТарким обнаружил нечто столь редкостное и удачное, что сам себе боялсяповерить. Каттай даже подумал: неужто Лунное Небо наделило хозяина свойствомвсё время что-то забывать и терять и он радуется невольнику, умеющему найтилюбую пропажу?.. Было бы воистину хорошо, если бы «под это дело» (как выражалсядядя Ингомер) милостивый господин Тарким решил оставить его при себе… Каттайподумал и всё-таки решил, что на растеряху его нынешний хозяин нисколько не былпохож. Наоборот: всякая вещь у него занимала своё, раз и навсегда определённоеместо. Такой нигде не позабудет не то что кошелёк с деньгами или родительскийамулет – даже щепочку, которой чистил в зубах…

– Проведи его кругом лагеря, – велел торговецХаргеллу, – и вернись. Белир! Быстро сюда!.. Да лопату с собой захвати…

«Значит, – идя рядом с надсмотрщиком, гадал про себяКаттай, – господин хочет, чтобы я делал для него что-то иное. Но что?..»

Ему представилась палатка, поставленная на рыночной площади.Люди платят по денежке и входят туда, а он, Каттай, угадывает, у кого в кулакележит позолоченный орешек. Это была бы хорошая и сытая жизнь…

Когда они с Харгеллом вернулись к костру, возле ковра, накотором возлежал Ксоо Тарким, возвышалась кучка песка. Упыхавшийся Белир сиделв сторонке на корточках, рядом стояла воткнутая лопата. Видно было, кактщательно он гладил ею песок, делая кучу со всех сторон одинаковой.

Каттай подошёл, и Тарким нетерпеливо обратился к нему:

– Можешь мне рассказать, что зарыто в песке?

Он очень волновался. Каттай понял: его ответ был важен длягосподина. Мальчик невольно напрягся, и за лобной костью стало сгущаться тёмноеоблачко боли. Такого с ним ещё не бывало. Он зажмурился и протянул ладонивперёд. Хозяин каравана дёрнулся было – «Не прикасаясь!..» – но всё-такипромолчал. И правильно сделал. Мальчишке понадобилось на раздумье всегонесколько мгновений.

– Моему господину, – сказал он, – было угоднозарыть здесь три камня: серый, зелёный и беловатый. А ещё под серым лежитмедная монетка. Это нардарская монетка в одну двадцать пятую лаура…

Хозяин каравана стиснул угол подушки.

– Разрой песок, Белир…

Всё было так, как сказал Каттай. И камешки, и монетка, закоторую дома можно было купить у булочника половинку свежей лепёшки…

Тарким резко выдохнул – он всё это время, оказывается, не дышал– и с величайшим облегчением откинулся на ковре, закрывая глаза.

Харгелл скривился так, словно в рот ему попала какая-тогадость:

– Я видел уличных чародеев, угадывавших, сколькогорошин ты вытащил из мешочка. Мне рассказали, как они это делают, и с тех поря всегда обманывал их. Вытаскивал три, а сам думал: «четыре! четыре!», и онитоже говорили «четыре». Это ведь ты положил монетку и камни. Мальчишка простоподслушал, что было у тебя на уме!

Каттай смотрел то на одного, то на другого. Боль покинула еголоб и переползла в затылок и шею. Он мог бы сказать – и доказать! –надсмотрщику, что действительно видел. Но не отваживался.

– Милый мой Харгелл, – проговорил Тарким, неоткрывая глаз. – Ты пытаешься уберечь меня от разочарования, и я тебеблагодарен. Я действительно сам положил и монетку, и камни. Но я подумал обуличных фокусниках чуть раньше, чем ты. И я вытряхнул монетку из кошеля неглядя, чтобы самому не знать ни её достоинства, ни места чеканки. И Белир неувидел её, потому что я велел ему отвернуться. Что ты скажешь на это, мойдобрый Харгелл?..

Надсмотрщик поскрёб нечёсаную бороду и ответил:

– Скажу, что мальчишке надо бы дать хлеба с маслом,сколько в брюхо войдёт.

– Ну так и дай!.. – неожиданно громко расхохоталсяТарким. – А ты, Каттай, вот что. С завтрашнего дня можешь ехать в повозкеили идти пешком, как сам пожелаешь. А если вдруг кто обидит – не жди, сразужалуйся мне или Харгеллу. Понял, малыш?

Каттаю действительно дали ломоть хлеба, настоящего белогохлеба из запасов хозяина, огромный ломоть, отрезанный от целой ковриги. КсооТарким знал, чем запасаться в дорогу! Замечательный мастер испёк этот хлебтаким образом, что мякиш не черствел даже после долгого путешествия в кожаномкоробе. Конечно, коврига не казалась только что вынутой из печи, но была мягкойи плесенью не отдавала. После однообразной каши, которой кормили рабов, этотхлеб, да ещё и густо намазанный маслом, показался Каттаю самым вкусным, что онкогда-либо ел. Он единым духом умял половину ломтя. Потом неизвестно отчеговспомнил о сидевших в клетке Щенке и Волчонке. У обоих кости выпирали сквозькожу, и матери не дали им в дорогу вязаных безрукавок, отгоняющих холод.«Помоги тому, кому плохо сегодня, и назавтра кто-нибудь поможет тебе…»