Лицо Кеорсена дернулось, а потом застыло пугающей маской.

— Уверена, что желаешь именно этого? — холодно произнес он. Даже голос его изменился.

Заставить себя ответить вслух я не смогла, поэтому кивнула.

Я не хочу, чтобы он улетал. Он нужен мне. Нужен! Но делить его с другой я не в силах.

— Как пожелаете, махра Рингвардаад, — процедил он. Потом развернулся и вышел, оставив меня кусать губы и трястись в беззвучном плаче.

Этой ночью я спала плохо. Просыпалась, подолгу смотрела в потолок и упорно гнала воспоминания прочь. Но они возвращались. Я думала о том, какие чувства Кеорсен рождал во мне с самого первого дня. Страх, гнев, ненависть, гордость, интерес, трепет… желание? Да, было и желание. Но теперь вместо яркого калейдоскопа эмоций осталось лишь одно — горечь.

Когда за окнами посерело от приближающегося рассвета, я поняла, что уже не усну. Встала, распахнула шторы и хмуро уставилась на черный силуэт леса.

Интересно, если бы я не рискнула покинуть дом моей матери, какой была бы моя жизнь? Узнала бы я о Верине? Или так навсегда и осталась бы тайным увлечением, скрытым от всего мира в лесной чаще? Глупые вопросы. Пустые. Но только я никак не могла выкинуть их из головы. Прокручивала снова и снова и увязала в фантазиях, обещающих счастье в обмен на ложь.

Устав от гнетущих мыслей, я ушла в ванную. Долго отмокала в теплой воде, потом вылезла, завернулась в длинный халат и возвратилась в спальню.

На туалетном столике, касаясь овального зеркала огромными бутонами, в высокой вазе стояли розы. Синие, как родовой цвет Рингвардаадов.

Что? Неужели Кеорсен решил извиниться таким способом?

В груди вспыхнул гнев. Причем не на демона — на букет. Словно символ открывшейся тайны, подтверждение ее правдивости, он злил меня. Быстрым шагом я пересекла комнату и выхватила из вазы цветы. Поддаваясь бушующим в груди эмоциям, с силой сжала длинные стебли. Ощутила, как острые шипы впились в ладонь, но не ослабила хватки. Сейчас даже эта боль была мне желанна.

Вгляделась в прекрасные цветы, а потом размашистым движением выкинула их в корзину. Не нужны мне подачки! Мне нужен Кеорсен! Весь! Без остатка!

От удара несколько бутонов оторвались и упали, роняя синие лепестки на ковер. Вместе с ними упала небольшая карточка. Подойдя, я подняла ее:

Едва я дочитала, карточка вспыхнула, обжигая пальцы, и рассыпалась пеплом. Я собиралась стряхнуть его с ладоней, но замерла, с ужасом на них глядя. От кровоточащих уколов, оставшихся после шипов роз, по коже расползалась черная вязь. Змеясь, она тянулась от ладоней к запястьям и выше. Кожа под ней полыхала, болезненно пульсировала.

Во рту пересохло, язык шершавой щеткой прилип к небу. Зрение поплыло.

Что это? Яд? Но не мог же Рей…

Додумать я не успела. Мир резко закружился и — померк.

Сознание возвращалось с трудом. Едва ли не силой я выталкивала себя из вязкого марева небытия. Голову стянул невидимый обруч, в висках пульсировало. Я попыталась пошевелиться и застонала от взорвавшихся перед глазами слепящих вспышек.

— Все хорошо, — раздался рядом обеспокоенный голос Маорелия. — Если ты пришла в себя, значит, самое страшное позади.

— Махр, ей нужно это выпить. Станет легче.

— Спасибо, Хемильдеор… Сатрея, открой рот. Ну же.

Едва я совладала с онемевшими губами, на язык полилась горькая жидкость. Я закашлялась, попыталась вдохнуть и закашлялась еще сильнее. От судорожных движений фейерверк в голове взорвался с новой силой.

— Все, дорогая, все позади. Отдыхай.

Я хотела уточнить, что же случилось на самом деле, хотела узнать, прилетал ли Кеорсен, хотела попросить воды, чтобы перебить горький привкус на языке, но сознание вновь закружилось, и я провалилась в сон.

Во второй раз пробуждение далось легче. Голова все еще болела, но несильно — скорее неприятно ныла. Даже вернулась ясность мыслей. Я смогла вспомнить заботу Маорелия, Хемильдеора… а потом и все, что случилось ранее. Воздуха резко перестало хватать, к горлу подступила тошнота. Ладони вспотели.

Ладони… ладони…

Медленно, контролируя каждый вдох и выдох, я заставила себя преодолеть страх и посмотреть на них. Кожа выглядела бледной, с едва заметными розовыми точками затянувшихся проколов, но без пугающих черных змей. Я с облегчением выдохнула. Потом огляделась.

Это точно моя спальня. Судя по льющемуся сквозь неплотно задернутые шторы свету, сейчас день. На ночном столике стоял бокал с водой. Я сглотнула. Смутная до этого жажда тут же заявила о себе. Язык шевельнулся, и я почувствовала желание ощутить прохладную жидкость. Но было страшно. Вдруг там тоже яд?

Взгляд зацепился за серебряный колокольчик позади бокала. Схватив его, я несколько раз тряхнула рукой. И совсем скоро — не прошло и пары минут — в спальню вошла Грамедея, а затем и Маорелий с Хемильдеором.

— Что-то желаете, махра? — с поклоном уточнила камеристка.

— Воды, — выдохнула я. — Если можно, свежей.

Прежде чем успела ответить Грамедея, заговорил Хемильдеор:

— Она безопасна. Вам нечего бояться, махра, уверяю.

Маорелий согласно кивнул. Демоница же с готовностью кинулась к ночному столику и подала мне бокал, а едва я опустошила его, с поклоном покинула комнату.

— Что со мной произошло? — спросила я, как только мы остались втроем. — Это был… яд?

— К сожалению, — сдержанно отозвался Хемильдеор.

— Не просто яд, — вздохнул Маорелий, опускаясь на край кровати. — «Шепот прошлого» — самый опасный среди них. Его почти не обнаружить артефактами или считывающими заклятиями, а попав в тело жертвы, он растворяется в течение получаса. Не найди тебя Грамедея, не заметь она «вязь прошлого» на твоих ладонях, ты бы умерла. И никто бы не понял отчего. Это Кеорсен? — Взгляд синих глаз стал колючим, цепким.

— Что? Нет, конечно.

— Но он был у тебя. Вопреки моему пожеланию был.

Я нахмурилась. Маорелий пытался запретить Кеорсену со мной видеться?

— Это ведь он разнес дверь? Что между вами произошло? — допытывался Маорелий.

— Он… ничего, — поочередно ответила я на оба вопроса. И, поймав неодобрительный прищур, пояснила: — Не знаю, зачем он приходил, но я сказала, что не хочу его больше видеть. Он ушел. На этом все. Цветы… цветы уже стояли на туалетном столике, когда я вошла.

Ложь соскользнула с языка очень естественно. Словно ничего другого я и не могла ответить.

— Странно, — заметил Хемильдеор.