— Ого! — посерьезнел Турецкий. — Да у вас тут, я слышу, открыли дипломатический корпус?

— А как же? — рассмеялся Грязнов. — С одной только поправкой: все в этом корпусе уже давно на «ты», чего мы вам желаем.

— Пусть дама — первая. — Турецкий поднял руки.

— Дусенька, скажи-ка ему: «Не валяй дурака, Саня, а лопай, если еще желаешь успеть посостязаться со Славой. Времени-то — вон сколько уже! Добрые люди с рыбалки домой спешат!»

— Саня, лопай на здоровье! — весело сказала Дуся.

— Спасибо, Дусенька, ты — золото, — рассмеялся Турецкий. — Ну так что, Славка, принимаешь вызов?

— А ты хоть удочку-то захватил?

— А ты зачем? Сам отвалишь, от своих щедрот. Ты ж у нас — признанный, а я — так себе, примус починяю.

— Ладно, налажу я тебе хороший спиннинг. Посмотрю, на что ты способен, а потом решу: готов ли я принять твой вызов.

— Саня, одевайся легко, но плотно, иначе сопреешь или обгоришь, будет мне потом беда с вами, — подсказала Дуся.

— Нет, ты понял? — Грязнов весело уставился на женщину. — Только приехал, а уже сплошная забота! Мне она такого нет говорила.

— Как тебе не стыдно, — укорила Дуся. — Я ж тебе и вчера говорила, и сейчас — только что. Но ты ж дельного совета не слушаешь. Вон, надели бы майки, взяли ветровки, шляпы — на головы, чего еще надо?

— Ой! — Турецкий вскочил и ринулся к двери. — Совсем забыл, а ты вчера не напомнил! Стыдно, мой генерал! — Он убежал и быстро вернулся, забрав в машине пару цветастых зонтов с автоматикой. — Славка, самые красивые выбрал, лучше просто не было. На, вручай!

Грязнов раскрыл оба зонта, полюбовался причудливыми узорами — действительно красиво, и показал Дусе:

— Выбирай, какой больше нравится?

— Это вы что? — растерялась она. — С какой стати?

— А чтоб ты по улице ходила и не боялась солнца.

Он смотрел на нее и видел только красноватый круг загара на открытых плечах и груди, но мгновенная вспышка памяти высветила ее широкую, ослепительно белую спину, блестевшую россыпью жемчужинок пота, по которой медленно скользила его широкая ладонь с расставленными пальцами. Видение было настолько предметным, что он даже помотал головой, будто отгоняя его. А Дуся восхищенно крутила зонт перед глазами, но смотрела только на Грязнова странным, пронизывающим его насквозь взглядом — все-то она чувствовала.

— Ну, спасибо, Слава, окончательно покорил ты мое сердце. А второй, надо понимать?..

— Правильно мыслишь, Зине подарим. Будете тут красоваться. Но это — так, мелочи. А то я вчера посмотрел, у вас тут на всю станицу — один зонт, и тот — черный, у сторожа на пристани.

— Так и не ходят у нас с ними, руки другим заняты. Прямо и не знаю, выйдешь — засмеют, скажут: во, бездельница топает! С зонтиком прогуливается, делать ей нечего! С ним только в город ездить… — Она печально вздохнула и закрыла зонт.

— Значит, зря мы? — огорчился Грязнов.

— Да что ты, Слава, не зря, очень красивые, и Зинка наверняка обрадуется. Я про другое…

— Я, кажется, понимаю тебя… Несмотря ни на что, мы здесь — приезжие, стало быть, чужие. А с этими своими заморочками — и подавно… Так ведь и мы не жить приехали, а в отпуск, отдохнуть для трудов последующих.

— Да не переживай ты, я не хотела тебя огорчать, прости, если так получилось. А зонтики замечательные. Только в огороде с ним делать нечего. — Она рассмеялась, чем и сняла возникшее напряжение. — Я вам чего посоветую? Если у вас нету подходящей одежки, я вам выдам — и солнце не зажарит, и ветер не продует. От мужа осталось, если не побрезгаете.

— Только спасибо скажем, — вмешался в минорную тему Турецкий. — Ну, пойдем, Славка, нам о многом поговорить, я думаю, надо. Дусенька, — он прижал ладонь к груди, — огромная тебе благодарность, очень вкусно было. И они ушли, накинув легкие и непромокаемые ветровки, принесенные Дусей, и прихватив с собой грязновские снасти. А она вышла на крыльцо и долго смотрела им вслед. Они неспешно шли по улице, к спуску у протоки, переговаривались. А потом Слава вдруг обернулся, увидел ее на крыльце и помахал рукой — так машут любимой женщине, уходя в дальнюю дорогу. Странные и неожиданные для себя чувства испытывала сейчас женщина. Она до сих пор ощущала на себе жесткие руки Вячеслава, с такой безудержной требовательностью ласкавшие ее, будто она была его первой женщиной, а сам он — совсем молодым человеком, переполненным сумасшедшим желанием. Даже показалось в какой-то момент, что это у нее теперь навсегда — и жаркая сила его объятий, и покоряющая нежность поцелуев, и какое-то особенно трогательное внимание к ее собственным ощущениям. «Шесть десятков, — думала она, — ну и что, сама — не девочка, к сорока уже». И чувствовала, что все происходившее с ней этой ночью в самом деле было как в первый раз, настолько молодо и жадно откликалось ее тело на ласки. И до того стало сладко, что всплакнуть захотелось. А еще подумала: вот бы и жизнь наконец устроилась, да только куда ей до него, до генерала… И было очень жалко себя…

Всплакнула, конечно, по мгновенному бабьему своему счастью, которое словно порывом ветра — горячего и быстрого — взвихрилось и унесло все желания и мечты. А ведь было дело, мечтала стать учительницей. Потом врачом. Артисткой быть еще хотела, но дальше кружка художественной самодеятельности в замотаевской школе так и не двинулась. Учетчицей работала в артели, потом быстрое замужество и бесконечные пьянки мужа, подозревавшего жену во всех смертных грехах и даже пару раз поднявшего на нее руку. Но Алексей Кириллович, которому пожаловалась Дуся, быстро научил Мишку уму-разуму, и тот запил окончательно, пока не утонул на тоне, запутавшись в сетях. Вот и осталась ни с чем и не у дел. Огород, денежки за летнее гостеприимство, да помощь Алексея — вот и все, чем была богата. И только после вчерашней первой ласки, а потом уже и после бурной ночи вдруг подумала, что, может, повезет еще, может, добрым человеком окажется этот сильный не по возрасту мужик, который — она чувствовала это всем сердцем — способен был понять ее. Ах, если б он мог откликнуться на ее одинокую тоску, на душевную боль, если б захотел поверить, что ради него она готова да хоть душу дьяволу заложить. Она ж ведь чувствовала, что понравилась ему, не может мужчина так ласкать женщину, не разделяя ее душевного состояния. Не может… Молиться готова была, чтоб повезло ей, и знала, что никогда не сможет дотянуться до него со своей давно позабытой десятилеткой. Не такая женщина ему нужна. Вот в той тайге она обязательно стала бы для него и незаменимым другом, и самой отчаянной любовницей… Там, а не здесь и, тем более, не в далекой Москве, где она никогда не была и наверняка теперь уже не побывает… Горько это осознавать…

А вот друг Славы вызвал у нее неясные опасения. Вероятно, был он хорошим человеком, но что-то явное просвечивало у него от артиста. Слава — основательный, а этот — будто легкий, хотя и талантливый, по словам того же Славы. Но от него исходила непонятная опасность. Не злого обмана, нет, но чего-то очень близкого к тому. Вроде шутливого, но и жестокого в основе своей розыгрыша. Казалось, если Слава полюбит кого, то обязательно всерьез, а Саня — до следующего удовольствия. Ну, может, так оно у мужчин и нужно? Не связывать себя ничем: ты довольна, вот и молодец, а я пошел, уж не обижайся…