Дуся погоревала немножко, посмотрелась в зеркало, припудрила из старой деревянной баночки красноту под глазами, но и полюбовалась-таки собой. Прошедшая ночь конечно же отложила на ней свой отпечаток. Глаза задорно блестели, как у совсем молодой, а губы беспричинно улыбались — тоже понятно почему. И она решила, пока рыбаки — на воде, сбегать к подружке, к Зине, и поговорить, если та свободна. В конце концов, не замуж ведь приглашают, двух и мнений нет, а там уж как получится, хоть ночка, а моя. И не надо строить несбыточных планов, никому от этого пользы нет, одни расстройства и разочарования…

— Малькова! — позвала Дуся, приоткрыв дверь в кабинет. — К тебе можно?

— А, Евдокия, заходи, пока никого нет!..

Зина, разумеется, и думать не мыслила о приглашении в гости, так, поболтать, о чем народ треплется…

— У меня сейчас поселились двое славных москвичей, — объяснила свой приход Евдокия. — Ну, и хотят провести добрый вечерок в компании. Они — хорошие люди, оба с законом связаны и оба — генералы, старые друзья. Я смеялась без передышки, слушая, как они разговаривают. Ну, прямо артисты. Я, между прочим, ты уж прости, рассказала им про Егора Петровича, ну и про тебя, конечно. Посочувствовали искренно. Я и подумала, что компания — компанией, но, может, они и совет какой полезный дадут? Люди-то грамотные по этой части, не то что мы с тобой — две наседки станичные. Приходи вечерком в гости, рады будем.

Зина подумала и согласилась. Действительно, чего теперь вспоминать и ворошить прошлое, если его не вернуть? Может, и в самом деле стоит хоть душу отвести с хорошими людьми. Дуся-то вряд ли станет обманывать, за ней такое никогда не водилось. А тут хвалит, расхваливает. Но осторожность все-таки притормозила ее окончательное согласие.

— Я уже слышала, рассказывали бабы в приемной, что твой братец важного какого-то к тебе на постой определил. А второй откуда взялся?

— Ну, бабы! — рассмеялась Дуся. — Все-то они знают! Тот, кого Леша привез, его Вячеславом зовут, Славой. А второй — друг его, он вчера ночью из Москвы прикатил. Поговорить им надо, о жизни посоветоваться, в городе-то, говорил, не удается, все дела да заботы, так хоть на рыбалке.

Забавный он, этот Саня. Веселый, остроумный, знаешь, так анекдотами и сыплет, да и Слава от него не отстает.

— А ты уж больно их расхваливаешь! Ну-ка, признайся, подруга, сердчишко-то екнуло поди?

— Ох, Зинка, — призналась вдруг Дуся, — честно тебе скажу: екнуло, да еще как! А нынче был момент, так прямо хоть голову — в петлю, вон как себя пожалела…

— Ну, это ты брось! — забеспокоилась Зина. — Не стоят они все…

— Так это я только тебе, ты уж забудь сказанное, с подружкой поделилась.

— А думаешь, я что, по станице понесу? Плохо ты меня знаешь!

— Да ну, что ты! Я потому и пришла, что хорошо тебя знаю. И сама им предложила тебя пригласить, чтоб ты немного развеялась, ну и… что живем еще, почувствовала. Рано себя хоронить-то, подруга.

— Ты-то, я вижу, уже свое почувствовала, — засмеялась Зина. — Эва, как щечки-то раскраснелись! И глазки, и глазки! Ох, Дуська, доведешь ты своих гостей до греха! — И, отсмеявшись, сказала: — Ладно, спасибо за приглашение, зайду вечерком, с удовольствием новых людей послушаю, а то как в погребе живешь — одни соленья да вяленья, других и разговоров нет. Прихватить с собой чего-нибудь?

— Не надо! — Дуся замахала руками. — Полно всего, да и они постарались… Будем ждать.

А тут в дверь заглянула соседка Дусина — Катя Нефедова — и спросила, можно ли войти?

Зина кивнула, а Дуся спросила у Кати, как там дела-то с ее дружком, а по правде — с гражданским мужем, с Антоном Сергеевичем Калужкиным? И маленькая Катя, сморщившись, отвернулась было, но пересилила себя и ответила:

— Никто не верит, что Тоша не виноват, что на него какие-то мерзавцы свои грехи повесили. И суда нет, и следствие тянется, и никто ничего толком не говорит. Видно, нет уже совсем справедливости никакой. — Катя пригорюнилась окончательно.

А между прочим, в убийстве доктора Усатова, как тут, в станице, многие считают, совершенно зря обвинили Калужкина, говорят, милиция просто на него хочет повесить все свои нераскрытые преступления, чтоб осудить одним махом, все равно, мол, нет других доказательств. Слышали об этом женщины, но не верилось как-то, хотя никакой уверенности и в обратном тоже не было. Вот и думай себе что хочешь. А которые не верят в то, что Антон Калужкин «навалял» столько трупов, так с ними никто из следственных работников даже и разговаривать не стал. Треп, мол, это все, ничего серьезного, ни одного стоящего факта для опровержения выдвинутой уже версии они не находили. Нету, говорят, веских доказательств невиновности Калужкина, вот и сидит человек в тюрьме. Народ уже и забывать стал, что здесь происходило, другие заботы людей одолевают. Рыбнадзор, вон, свирепствует, так и они же придираются не к тем, кто тоннами гребет, а к простым рыбакам, которые для себя и берут. Ну, может, немного и на продажу. Зимой ведь тоже надо жить на что-то, а где иначе денег заработать? Да и как же быть, на воде — и без рыбы? Вон соседям-то, калмыкам, ничего не делается, никаких, говорят, у них браконьеров нет и быть не может! У них же — своя власть, свое правительство…

Дуся уже наслушалась подобных разговоров и не стала задерживаться в медпункте, только кивнула медсестре и, дождавшись ответного кивка, подтвердившего ее согласие, отправилась домой.

К вечеру надо было подготовиться. Чего там, у гостей, было, она не знала, в чужие сумки не заглядывала, но в свой погреб залезла и долго выбирала среди банок с соленьями такие, чтоб и огурчики, и помидорчики выглядели попривлекательней. Понравились эти «пальчики» Славе, вот и угостить. Рыбки прошлогодней вяленой достала, чтоб порезать, арбузов парочку выкатила с холодка, прочей снеди с собственного огорода — зелени всякой питательной, которую многие мужчины любят пучками в соль макать, ну и так далее. Чтоб стол показался побогаче, пол-литровую банку черной икры с ледника принесла, проверила, не испортилась ли — это еще с ранней весны, когда мужики осетров потрошили, чтоб рыбнадзор не успел, а потом бабам соседским по дешевке продавали. Словом, было чем угостить. Да они и сами обещали и на добрую ушицу наловить, и на жаренье. Дуся говорила уже Славе, у кого можно лодку за денежки взять да на быстрину выйти, там и большая рыба попадалась. Наверное, так и сделали… Времени уже четвертый час, а рыбаков не видно, возможно, далеко забрались либо с уловом не торопятся. Вчера-то Слава с хорошей рыбой вернулся — тут тебе и лещи, и судачки, и парочка чебаков — совсем уже больших лещей. А сегодня вроде собирались и стерлядочкой заняться — вот тебе и уха царская. Если повезет, конечно, местные-то знают заветные места, да только вряд ли с приезжими поделятся. Хотя, кто их знает, там видно будет…

Они появились, наконец, после четырех, нагруженные разнообразной рыбой по самые плечи: все больше судаки и лещи, ну и с десяток «сопливых ершей» — в основу будущей ухи. Еще взяли пару неплохих стерлядей — это уж точно большая уха. Но о том, кто кого победил, речь не заходила. А Дуся все смотрела на них, улыбалась и ждала, чем спор наконец разрешится. Заметив ее заинтересованные взгляды, Турецкий ухмыльнулся и доложил, что конечно же проиграл вчистую. — А чего ты хочешь, Дусенька? Я ж говорил, что дуриком против великого мастера попер, а когда это кончалось победой? Да я через десять минут уже понял, что не догоню, даже и пытаться не стоит. Зато удовольствия, скажу тебе, — он хитро зажмурился, — получил по самую макушку. Все-таки вода — великая вещь, счастливые вы тут, в таком раю живете! А курточка твоя — просто спасенье. Не знаю как и благодарить. Хотела ему ответить Дуся, но промолчала, лишь покачала головой, заметив Славин совсем невеселый взгляд. Уж он-то, видно, понимал ее, и про рай тоже знал хорошо.