стоит та самая лодка, на которой отец учил его ходить под парусом в любую погоду, скамеечка во дворе, около развешанных сетей, — он сидел тут голышонком и грелся на солнце…

— В четвертую посадите! — донесся до Петьки чей-то властный голос.

За окном послышалось бормотанье, раздался стук тяжелых сапог. За дверью зазвенели ключи.

«За мной», — подумал Петька.

В камеру втолкнули высокого, широкоплечего мужчину с синими подтеками под глазами. Арестованный ударил кулаком по решетке и громко сказал охрипшим голосом:

— Всех нас не переловите!

— Ставридин! — радостно вскрикнул Петька.

Ставридин повернулся к нему:

— Петька! Жив? Спаслись?

И не успел Петька толком ответить, как очутился в могучих руках Ставридина.

Они поцеловались.

Петька рассказал все, как было, рассказал и о том, как попал сюда.

Ставридин по-отцовски обнял Петьку.

— Не страшно?

— Нет.

— Молодец… Крепись… Когда меня сковырнуло с фелюжки, думал: конец, захлебнусь — и на обед к рыбам. Но я, брат, не из той породы, чтобы в беде руки опускать, плаваю хорошо… Пришлось за волной держаться. Снял барахлишко, связал — и на поясок да к шее его, и плыву. Смотрю — бултыхается какое-то чудище… Бревно. Я к нему, оседлал и плыву, как на дельфине. Раздвинулся туман. Смотрю — берег. Несет меня прямо на скалу. Я тогда — с бревна и материнскими веслами айда к берегу. Только вылез — слышу: «Стой!» Гляжу — два гада. «Ты кто?» — спрашивает один — и штык к животу. «Да ты брось, — говорю, — со своим штыком. Известное дело — рыбак. Кого же больше море глотает? Вот пятеро было, один остался, а ты, безбожник, еще штык в меня суешь?» — «Мы знаем, — отвечает стражник, — какие вы рыбаки! Грудь-то с якорем, а руки с бабами — это что же, рыбацкое? Какой ты рыбак, коли матросом оказываешься!» — «Был, — говорю, — и матросом когда-то». А он свое: «Мы, — говорит, — уже сегодня одного такого рыбака поймали, тоже зубы заговаривал». Повели на кордон, к вахмистру, там бросили мне вот этот халат, а потом и давай меня крутить. «Ты, — говорит вахмистр, — из тех большевиков, которых ночью из баржи выбросили!» — «Каких это?» — интересуюсь я. «Да вот, что с Тамани возим сюда. Таких решили не разгружать, а камень на шею — и в море. Ты лучше говори: сорвался с камня? Лучше будет, если скажешь». — «Да что ты, бог с тобой, я темрюцкий рыбак, погода загнала сюда», — настаиваю я. А он показывает мое удостоверение. «Попался, думаю, не выкинул из кармана». Ну, с этой поры гады и начали. Всю дорогу шпыняли… А потом вот сюда, к немцам, доставили…

Вечером в камеру втолкнули еще двоих — молодого парня и старика (позже оказалось — отца и сына из местечка Салынь). Они были так избиты, что их пришлось поднимать с полу на нары.

К утру старик умер, и сын, лежа в горячке, не видел, как унесли его отца.

На рассвете Петька оглядел мрачную, вонючую камеру. Ставридин еще спал.

Петька слез с нар. Незнакомый бредил, поминутно вздрагивая. Петька снял с себя потрепанную тужурку и прикрыл ею плечи больного, а сам остался в одной грязной рубашке. Он подошел к окошечку и посмотрел во двор, прислушиваясь к шуму пробуждавшегося города. Откуда-то донеслись приглушенные крики, грохот машин, фырканье и гудки автомобилей, ржание лошадей, рев ослов…

«Жизнь идет своим чередом», — подумал Петька.

Вдруг до него донесся гудок большого парохода. Петька вздрогнул он узнал гудок «Юпитера». Это тот самый пароход, на котором он плавал масленщиком. На «Юпитере» его крестный отец, механик Евсеич.

Петька растолкал Ставридина:

— Слушай… гудки «Юпитера». Он, кажется, ушел с большевиками в Новороссийск…

— Да, — ответил сонный Ставридин. — А что?

Я на этом пароходе плавал. Мне говорили, что «Юпитер», «Анатолий» и «Петр Великий» — все пошли с Красной гвардией в Новороссийск.

— В чем же дело? Может, большевики пришли, — спохватился Ставридин. — Эх, мать моя фисгармония, помнишь, я говорил тогда, что на Новороссийск надо было пробираться, а то вот… влипли… Может, потому нас ночью и не беспокоили…

Ставридин встал с нар, подошел к двери и постучал.

— Эй, фараоны, где вы?

— Ти-ше-е! — раздался громкий голос за дверью.

В камеру заглянул огромный стражник — надзиратель, за ним — два толстяка немца с винтовками.

— Что вам надо, собаки?! — закричал гневно тюремщик. — Тех, кого вы ждете, голубчики, больше не будет здесь никогда, не ждите…

Надзиратель с громом захлопнул дверь камеры.

Вскоре вызвали Шумного. Когда уводили, Ставридин обнял его. Больной незнакомец протянул Петьке руку.

Ставридин ободряюще сказал:

— Держись, Петька, не трусь! Лучше смерть, чем позор!

У Петьки вздрагивали губы. Ему хотелось плакать, но он крепился.

Стражники повели Петьку через длинный двор в помещение, где производят допрос. Он увидел под виноградной аркой толпившихся людей. У стены, покрытая черной шалью, стояла женщина. Она не отрываясь смотрела на Петьку.

Вдруг женщина выпрямилась и резко подалась вперед.

— Петька! Сынок!

Мать бросилась навстречу Петьке, перекрестила его и прошептала:

— Господи, избави его от всех бед…

— Куда прешь? Проворная какая! — злобно проговорил стражник, отстраняя женщину стволом винтовки.

— Мама, не надо, — упрашивающе сказал Петька. — Я ни в чем не виноват, меня выпустят.

Мать бежала за Петькой и кричала:

— Меня, меня возьмите, убийцы!

Стражник прикладом винтовки оттолкнул мать в сторону от конвоя.

Петька оглянулся и увидел, как мать, заливаясь слезами, прислонилась к стене, потом медленно начала сползать на землю…

2

В большом зале за столом сидел худой, с морщинистым лицом полковник. Конусообразная лысая голова, длинное, припухшее, бледное лицо, большие зеленые глаза, налитые кровью, как бывает после изрядной выпивки. Из полуоткрытого рта виднелись желтые длинные зубы.

Взглянув на него, Петька вздрогнул. Таких людей ему еще не приходилось видеть.

— Ага, так вот он каков, юноша! — заговорил полковник скрипучим, пропитым голосом. — Маленький — и уже большевик. Скажите пожалуйста! Рано, рано заразился политикой… Садись.

Он показал Петьке на стул и кивнул конвоирам. Те вышли.

— Так, так, — протянул полковник многозначительно и сплел длинные желтые пальцы сухих рук. — Как вы себя чувствуете, молодой человек?

— Ничего, — ответил Петька.

— О-о, — промычал полковник, — какой смелый! — Он поднялся, обошел стол и, приблизившись к Петьке, спросил: — Хотите папироску?

— Я не умею курить.

Полковник медленно опустился на стул, стоявший почти рядом с Петькой, положил руки на свои костлявые колени, сделал насмешливую гримасу и стал пристально смотреть прямо в глаза юноше.

Шумный закрыл глаза и глубоко вздохнул.

Внезапно полковник изо всей силы толкнул ногой стул, стул с