— Проходите, проходите! — покрикивал на пешеходов усатый офицер, бежавший по тротуару, обгоняя быстро шагающую колонну казаков.

5

Литкин ввел Бардина в свой добротный двухэтажный дом с большими окнами на центральную улицу города. Они прошли в комнату с бархатными портьерами, заставленную старинной, громоздкой, красного дерева мебелью. Приятели уселись на диван, на который падал через окно широкий солнечный луч.

— Быстро вы меня узнали, — сказал Бардин, пристально взглянув на Литкина.

— Да, Дмитрий Алексеевич. Я вас последний раз видел в шестнадцатом году, летом, как раз на выпуске, в тот день, когда вас схватили жандармы. О, день незабвенный! Тогда ведь взяли сразу двенадцать человек — и всех с вашего медицинского…

— Да… было дело.

— Ну, а потом — как мне не узнать вас! — весело произнес приятным, бархатным голосом Литкин. Он взглянул на Бардина своими огромными глазами, в которых блеснуло смущение, и, загадочно улыбаясь, добавил: — Вы же, Дмитрий Алексеевич, были очень опасным моим соперником.

— Как это? — встрепенулся Бардин.

— Припомните-ка, где и когда пожала вам студентка руку за ваши политические споры со мной, именно со мной… Что, забыли? Вспомните: в доме известного физика, профессора Дымова. Я и до сих пор не знаю толком, кто вас, так сказать, пролетария, пригласил на этот вечер, но она была тогда в восторге от вашей критики! Помните?

— Теперь не до воспоминаний…

Литкин насторожился. Он внимательно поглядел на Бардина, поднялся с дивана, направился к окну и, не дойдя до середины комнаты, обернулся и спросил:

— Дмитрий Алексеевич, я хочу знать: кто вы?

— Я? Я… честный человек.

— Вы человек с характером, — протянул Литкин и, взяв Бардина под локоть, подвел его к открытому окну.

Все тротуары были забиты пестрой толпой. Посредине улицы, шатаясь, бродили пьяные немецкие офицеры и солдаты.

Белогвардейский конвой, охватив плотным кольцом группу женщин с детьми и узлами, вел их по шумной улице. Немцы растянулись шпалерой по тротуару, смеясь, выкрикивали:

— Большевик, фрау, киндер, комиссар!

— Видели? — спросил Бардин, показывая кивком головы вниз, на улицу.

Литкин сморщился.

— Вы, Дмитрий Алексеевич, человек проницательный и понимающий. Скажите: что, по-вашему, сложится теперь у нас в России? Четырнадцать крупнейших государств мира двинулись на нас… Они идут не только душить революцию. Они идут хозяйничать… Корабли Англии уже здесь, в Черном море…

— По-моему, в России все уже сложилось, — твердо и убежденно ответил Бардин. — Уже сложилось будущее России. И, может быть…

— Всего мира — так вы хотите сказать? — живо перебил его Литкин. — Гм… Это похоже теперь на шутку. Подумать только четырнадцать держав обрушились на одну разрозненную, растерзанную, окровавленную Россию… Россию темную, голодную и обезоруженную… Где ваши солдаты, где армия? Где оружие?

— Армия — это народ.

— Это не так, — горячо возразил Литкин. — Я уверен, что народ еще до сих пор хорошо не разобрался, что ему надо. Наш народ слишком темен. Да, темен… В этом все несчастье… Я только что наблюдал: выскочили из подворотни рабочие, кто с обрезом, кто с ломом, отняли у врагов своих братьев и разбежались…

В комнату вбежала худенькая, с испуганным лицом горничная и торопливо доложила, что пришли какие-то офицеры.

— Это еще что такое? — протяжно произнес Литкин.

— Простите, — послышался голос из приоткрытой двери.

— Входите. Кто там?

Вошли двое офицеров. Один был молоденький поручик, другой — усатый капитан.

— Что вам надо, господа? — строго спросил Литкин.

— Не беспокойтесь, — ответил капитан хриплым голосом, окидывая пытливым взглядом Бардина.

— Это, очевидно, меня касается, — сказал Бардин, делая вид, что он совершенно спокоен.

Он шагнул к офицерам и остановился, пристукнув каблуками.

— Да это касается вас, — подтвердил капитан.

— Что именно, господин капитан?

Капитан попросил Бардина предъявить документы.

— Господа, объясните, пожалуйста: какие у вас основания беспокоить меня? — спросил Бардин.

— Вас приказано арестовать… и доставить к коменданту города. Вы откуда прибыли?

— Из Симферополя, в распоряжение начальника укрепленного района генерала Гагарина. Думаю, господа, здесь какое-то недоразумение, — сказал Бардин, подавая документы.

«Подпоручик Дмитриев», — вслух прочел капитан.

Литкин недоуменно взглянул на Бардина, но тут же властно заявил:

— Я отвечаю за этого человека!

— Объяснение свое вы дадите, господин, когда вас спросят, — грубо оборвал его капитан и, открыв маленькую кожаную папку, вложил туда документы Бардина.

В комнату вошли два вольноопределяющихся.

— Это недоразумение, господин капитан! — возмутился Бардин.

— Не понимаю! — воскликнул Литкин, разводя руками.

Бардин поклонился ему и молча, с достоинством офицера, пошел за солдатами.

Когда Бардин спустился с лестницы и вышел на улицу, он увидел прислонившегося спиной к окну магазина человека в черном пальто и сером кепи, с которым ехал сюда три дня тому назад в одном вагоне…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Ковров шел в дом, где была назначена явка. Ночь была темная. Электричество в городе не горело. На улицах было не много гуляющей публики. Цокая копытами, проносились разъезды немецких гусар. Всюду стоял запах навоза, гниющего мяса, карболки, дегтя.

Обойдя переулками центр города, Ковров направился к северному склону горы Митридат.

Мысль о том, как лучше строить в этом далеком уголке свою работу, глубоко волновала Коврова.

«Это хорошо, что мы, одиночки, нашли друг друга, — говорил он про себя. — Хорошо, что мы объединились. Выпустили листовки. Но это только пропаганда, маленькая пропаганда. А что она значит в этом гигантском, тяжелом бою, который идет теперь за спасение революции? Наша работа такая еще крохотная…»

Едва он поднялся до середины крутой старинной каменной лестницы, как где-то внизу послышались крики, ружейные выстрелы, глухие взрывы бомб. Ковров ускорил шаг…

На окраине, около одиноко стоявшего домика, к Коврову подошел худощавый мужчина лет сорока пяти, с узким лицом и большими, проницательными, глубоко запавшими глазами.

Ковров узнал в нем Горбылевского.

— Здравствуй, Давид! Все в сборе? — тихо спросил Ковров.

— Тебя ждем. Почему опаздываешь? — строго спросил Горбылевский и протянул свою длинную сухощавую руку.

Друзья вошли в дом.

Ковров осмотрел бедно убранную комнату, подошел к кровати, грузно сел на нее и сказал;

— Бардина арестовали!

— Участвовал в налете? — спросил Горбылевский.

— Говорят, подскочил к офицеру конвоя, как бы на помощь ему, и тут же его застрелил.

— Странно… — процедил Горбылевский. — Как же он оказался с рабочими? Он говорил мне, что никого здесь не знает… Не понимаю…

В комнату вошел Савельев. На нем был хороший серый костюм, в руках он держал стек. Лицо его, острое и хитрое, было неприветливо.

Савельев сердито ткнул руку Горбылевскому, затем Коврову, невнятно пробурчал «здравствуйте» и, усевшись на турецкий старый, весь в заплатах, скрипучий диван, вынул портсигар, достал папиросу