вытаскивал меня в пахнущий хлоркой, абсолютно пустой коридорчик – «Когда я вернусь, ты

должна дойти до того конца…» Это было то же самое, как если бы мне предложили добраться до

Луны! Когда вдали затихали шаги – я опускалась на четвереньки и ползком быстро-быстро

добиралась до цели. Теперь требовалось подняться на ноги – иначе обо всем догадаются и станут

меня контролировать. Я вцеплялась в раскаленную батарею – и не замечала ее жара, каждый раз

вспоминая андерсеновскую русалочку, которой каждый шаг причинял, должно быть, такую же

нечеловеческую боль. Потом я сделала первые шаги. И, наконец, стала передвигаться – медленно,

держась за стенку, но сама. Я пила молоко, надеясь, что силы вернутся ко мне, но они не спешили

возвращаться. Я услужливо подала медсестре Светочке расческу, когда она в сотый уже раз за эти

недели предложила расчесать мне волосы – но, глянув на свое отражение в блестящей кружке,

испытала смущение как перед незнакомым человеком: я никогда прежде не видела прежде этот

призрак, обтянутый китайской желтой кожей. Мою судьбу решил обход во главе с главврачом

отделения. « Переводите в общую палату… девочка же явно скучает по сверстникам… там сейчас

две сестренки тоже со ртутным отравлением, ее ровесницы…» «Люся?» – чуть не крикнула я.

Медсестра стала что-то вполголоса говорить главврачу. Если бы у меня было достаточно сил – я

бы точно ее убила! Но врач – счастье, счастье! – досадливо отмахнулся: « Ну тогда переведем

обратно в реанимацию, всех-то дел!»

Я увидела их вечером этого же дня, когда вошла за медсестрой в палату девочек. Люся – не в

привычном красном халате, а в просторной полосатой пижамке – полулежала на кровати возле

окна, на соседней – сидела крупная голубоглазая девочка постарше и доставала что-то из яркого

пакетика. Третья кровать – напротив Люси – была свободна. Рядом с ней медсестра поставила мои

вещи. Девчонки переглянулись и дружно закричали «Ура!».

Люся начала меня спасать. Никто и никогда не спасал меня с такой силой, с такой яростью, как

две «ртутные девочки» – Люся и Таня. Им, впрочем, повезло больше, чем мне: где-то и как-то они

надышались паров ртути. Обошлось, к счастью, без реанимаций и капельниц. Люся угощала меня

яблоками – огромными и красными, как первомайские шары. Я никогда не видела таких яблок –

вот если бы еще были силы удержать в руках эту звонкую, гладкую громадину! Обычно я лежала

на кровати неподвижно, окруженная сестренками и украинскими яблоками. Люся зорко следила за

мной, подмечала каждую мелочь. «А зачем вы ей этот массаж делаете? – бесцеремонно спросила

она однажды молоденькую полноватую массажистку, каждый день приходившую ко мне.– Что от

него толку? Она как лежала целый день – так и лежит…» По вечерам мы рассказывали друг другу

смешные истории – к страшным же все трое здесь, в больнице, как-то потеряли интерес. В крови и

смерти нет ничего занимательного, когда они постоянно мелькают перед глазами. Я начала

подниматься и подолгу сидеть на Люсиной кровати. Иногда в отделении хлопали двери, быстрые

шаги сменялись взрывами смеха – это Люся играла со мной в салки.

Потом их выписали – Люсю и Таню. Как водится, мы плакали, целовались и обещали помнить и

любить друг друга вечно. Люся – в трикотажном песчаном свитерке – трясла меня за плечи, смеясь

и плача одновременно: «Ты будешь писать мне, скажи, будешь, будешь?» Я долго смотрела в

окно, пока они не скрылись за снежной простыней. Потом отошла от окна и легла ничком на

Люсину кровать – подушка все еще хранила ирисковый запах ее волос. Несколько раз в палату

заходили какие-то люди, о чем-то спрашивали меня, включали и вновь выключали свет. Зашла

знакомая нянечка: «Что это еще за новости? Переляг на свою кровать, мне нужно снять белье…»

Я даже не пошевелилась – и меня оставили в покое. Потом перед глазами сделалось темно – и я

поняла, что наступила ночь. Первая совершенно взрослая ночь в моей жизни.

На следующий день меня выписали из больницы. Кожа моя еще долго оставалась пятнистой, как у

олененка – там, где прежде были нарывы, появились коричневые пятна. Потом что-то такое

случилось с сердцем – и меня на всякий случай освободили от физкультуры до конца школы. В

старших классах я скрывала свое освобождение – и занималась наравне со всеми. Даже в

студенческие годы на теле оставались места, в которые можно было смело колоть иголкой – я так

и делала на спор, вызывая суеверный восторг окружающих. Потом это прошло, все давно прошло

у меня, Люся, кроме тебя. Одна ты – растрепанная, смеющаяся, в своем красном халатике – по-

прежнему живешь во мне. Крохотный ртутный шарик, спасший мне жизнь… Я никогда не

писала тебе – оттого что уродилась такой вот нескладной, к проявлениям чувств неспособной. Но

если я не найду вас с Таней, если вдруг узнаю, что вас убили… Кровь должна быть отплачена

кровью, Люся! Я своей не пожалею – это уж точно.

ТА САМАЯ СКАМЬЯ

Мой дорогой, мой любимый Заяц! Хочу признаться: однажды я обманула тебя. Та скамья в

Суздале была никакая не волшебная, а самая обыкновенная. Просто мне было жалко оставлять

тебя одну в этом лагере. Я много раз хотела начать этот разговор, твердо решила все рассказать в

день твоего рождения – да видишь, не утерпела. Теперь ты будешь знать из этого рассказа, какая я

лгунишка.

….

Собственно, это был не совсем лагерь, а летняя творческая школа международной программы

«Новые имена». Каждое лето юных музыкантов, художников и поэтов – стипендиатов программы

– отправляли в Суздаль. В то далекое-предалекое лето в Суздаль поехали и мы с подругой Зоей

Машковцевой, по прозвищу Заяц (Зайка, Заюшка). Поначалу мы обрадовались до безумия. Ура,

будем жить в одной комнате! Придумаем массу интересных дел! Нас и в самом деле поселили в

одну комнату, выдали красивую форму стипендиатов «Новых имён». У музыкантов и художников

с утра до вечера были мастер-классы, мы же, поэты, были предоставлены сами себе. Два юных

дарования в «новоимёнской» форме развлекались как все обыкновенные подростки, оставленные

без присмотра: шатались по Суздалю, залезали в заброшенные храмы, объедались зелеными

сливами, покуривали, до посинения купались в реке. И все было бы прекрасно, если бы не одно

«но». Мы с Зайцем начали ссориться. Что было причиною наших стычек – я не могу сейчас

сказать, и поэтому предполагаю, что ссорились из-за пустяков. По крайней мере, ни