ту же фигуру, каждый раз в дверях или у стены, каждый раз с нечеткими чертами, как будто заснятую фотокамерой в движении.

– Нет, – возражает Мария, – я вовсе не считаю вас глупой и не думаю, что вам недостает навыков.

Она вспоминает, как, стоя в обзорном вагоне, чувствовала, что там есть кто-то еще. Вспоминает ангела Генри Грея.

«Они, в свою очередь, наблюдают за нами», – говорил Судзуки.

Мария отбрасывает в сторону мысли о нем, о его меняющейся коже.

– Дорогая, ты, случайно, не утомила нашу спутницу? Уверен, что у современных леди есть много тем для беседы, кроме красивых рисунков, не так ли?

Гийом склоняется к жене, забирает у нее альбом и небрежно бросает на соседнее кресло.

Мария улавливает запах спиртного.

– Благодарю, у нас была чрезвычайно приятная беседа, – говорит она, даже не пытаясь изобразить приязнь.

– Неужели вы не понимаете, – повышает голос Генри Грей, – что мы теперь способны постичь этот сад? Мы новые люди, Homo scientificus[6], и нам дарована новая возможность, второй шанс. Наш долг не отказываться от него, не отвлекаться на другие дела, и об этом я заявлю на Московской выставке…

– Я бы посочувствовала ему, – замечает графиня, – но боюсь, что он примет это за одобрение.

Мария собирается ответить и вдруг осознает, что ей трудно сосредоточиться. За весь вечер она ни разу не слышала боя часов из-за гомона людей и веселых мелодий скрипача, остававшегося при этом таким мрачным, словно он играл реквием.

Пересекая границу, все подняли тост за прибытие в Европу, потом еще раз и еще, и даже теперь, когда вечер на исходе и музыка закончилась, никто по-прежнему не желает ложиться спать.

– Разумеется, у бедняги ничего нет, кроме коробок с мертвыми бабочками и чрезмерной веры в свои способности, – говорит Анна Михайловна, томно потягивая sirop de cassis[7].

Мария представляет линии на коже Судзуки, их медленное размеренное движение. Что бы сказал Грей, если бы увидел их? Какую роль они могли бы сыграть в его так называемом Эдеме?

– Было бы лучше, если бы он замолчал, – неожиданно произносит она с большей горячностью, чем сама намеревалась. – Почему ему позволяют говорить это?

– Ох, тогда он будет говорить сам с собой, как все подобные ему люди.

Графиня снисходительно машет рукой, но Мария замечает, как беспокойно заерзал в кресле священник Юрий Петрович, и его медленно закипающая вулканическая энергия вот-вот взорвется извержением. Сидящая рядом с ним графиня откидывается на спинку кресла с видом человека, предвкушающего яркое зрелище.

– Это богохульство! – бьет кулаком по подлокотнику кресла Юрий Петрович, но графиня и бровью не ведет. – Новый Эдем? Такой опасной, бессмысленной чепухи я в жизни не слышал. Вы думаете, что нашли в этой глуши Бога? Нет, вы нашли искусителя. Вы попались в его сети, как всякий другой слабовольный глупец.

Порыв Юрия Петровича погружает вагон в тишину, но момент славы портит маленький мальчик – он стремительно врывается в двери, но, увидев повернувшиеся к нему лица, стремглав мчится назад.

– Юрий Петрович, вы пугаете младенцев, – смеется Гийом, однако священника не так просто отвлечь от предмета его праведного гнева.

– Вы что, ничего не понимаете? Они же насмехаются над вами! Все ваши разговоры о рае неуместны, поскольку мы пребываем в аду! А все эти изнеженные путешественники по инфернальным краям держат вас за глупца!

– Успокойтесь! – говорит Гийом.

София и остальные пассажиры смущенно отводят взгляд, хотя трудно сказать, за кого им больше стыдно – за себя, за Юрия Петровича или за Грея. Сам же Грей слишком погружен в свои фанатичные мечты, чтобы обращать на это внимание.

– Скептики найдутся всегда, – говорит он, обращаясь в основном к самому себе. – Как и те, кто ничего не видит. Смотрят, но не видят, потому что пробыли здесь слишком долго. Они даже не ощутили этот бесценный дар – прикосновение к истине.

Он молитвенно поднимает руки, и Мария замечает слезы на его щеках.

– К кому вы взываете?! – вскакивает на ноги Юрий Петрович.

– Джентльмены! – Ву Джиньлу реагирует с впечатляющей скоростью – словно случайно оказавшись рядом со священником, кладет руку ему на плечо.

– Он оскорбил меня! – рычит Юрий Петрович.

– Мне показалось, сэр, что это вы обвинили меня в богохульстве, – возражает Грей.

– И он еще смеет называть себя верующим человеком! Всем вам здесь, пьющим и веселящимся, должно быть стыдно. Вы поддались искушению, проникшему снаружи. Я помолюсь за ваши души.

Юрий Петрович стряхивает с себя руку Ву Джиньлу и шагает к выходу.

– Да уж, он определенно поставил нас на место, – замечает графиня, едва удерживая торжествующую улыбку.

Но Грей по-прежнему стоит, потрясенный услышанным.

– Я должен сделать так, чтобы он понял. Это очень важно…

– Возможно, лучше заняться этим завтра, – говорит Ву Джиньлу. – Похоже, вам сейчас нужно поспать.

И это правда. Англичанин вдруг теряет равновесие, Мария вскакивает, чтобы поддержать его, а Ву Джиньлу с признательностью смотрит на нее.

– Разрешите проводить вас до купе.

Они сопровождают Грея в коридор спального вагона.

– Я видел ее, – бормочет тот, точно бредущий из прибрежной таверны пьяница, каких Мария часто встречала в гавани Петербурга. – Она спасла мне жизнь.

– Девушку из леса? – удивленно вскидывает брови Ву Джиньлу.

Грей резко останавливается, и все трое сталкиваются в узком коридоре.

– Нет, она была здесь. Я видел ее раньше, в поезде.

Мария задумывается о фигуре на рисунке Софи. О девушке, наблюдающей из дверей.

– Это просто гроза, – спокойно говорит Ву Джиньлу. – Она всех нас выбила из колеи. Идемте, ваше купе уже рядом.

Лишь после того, как Грей неловко усажен в кресло, Мария протягивает руку, чтобы включить лампу на столе, и тут же отшатывается от окна, ахнув от неожиданности.

То ли сам Грей не задернул занавески, то ли стюард забыл это сделать, но ночной пейзаж за окном ничем не закрыт. Однако пугает Марию вовсе не он, а узоры на стекле, которыми покрыто все окно. Как будто от мороза, хотя там, снаружи, жаркое лето. Или это призрачные цветы, запечатленные на стекле в изящном орнаменте, с которым не сравнились бы даже рисунки ее отца?

– Я же вам объяснял, – говорит Грей. – Нам даровано благословение Господа.

– Плесень, – произносит торговец, отшагивая назад. – Но очень быстро растущая.

Это правда, она разрастается прямо на глазах.

– Нужно закрыть, – говорит Мария.

Внезапно ее объял страх.

– Нет, не нужно… – начинает Грей, но она гасит лампу и задергивает занавески.

Заслышав шум, Мария оборачивается. Дверной проход заполняют тени.

– Добрый вечер! Доктор Грей чувствует себя лучше?

Вороны.

– Я никогда еще не чувствовал себя так хорошо, но мне нужно работать, я должен записать…

Его рука дергается в сторону занавески, но Мария встает между ним и окном.

– Доктор Грей просто переутомился.

«Они снова запрут его, – думает она. – И скажут, что это ради его же защиты».

Мария смотрит на дрожащую руку Грея и понимает, что он этого не переживет.

– Здоровый сон – это все, что ему необходимо, –